Хокинз бросил на него испепеляющий взгляд и пошел за своим велосипедом. Ратлиджу пришлось поспешить, чтобы догнать его. Долиш остался на пустоши с поисковым отрядом.

На полпути к деревне Хокинз буркнул:

– Вы просто идиот. Вам ведь это известно?

– Я полицейский. И выполняю свой долг. Не более и не менее.

– Возвращайтесь в Лондон, а нас оставьте в покое! Половина тех людей, что всю ночь под дождем искали кости на пустоши, до конца недели заболеют, а ведь им надо ловить рыбу, пасти овец или обрабатывать поля! Мальчик давно умер, и один Бог знает, где он сейчас. Его убили цыгане, или он упал в старую шахту…

– Я думал, старые шахты обыскивали.

– Конечно, обыскивали. Но пятилетний ребенок очень маленький. Он мог заползти туда, куда не влезет взрослый мужчина. Можно проходить мимо него тысячу раз и не сообразить, где он. Хищники растаскивают мелкие косточки… птицы и животные могли унести его останки куда угодно. Жаль, что Долиш не просветил вас вовремя.

– И тем не менее я намерен продолжать. Я сделаю все, чтобы найти его.

Они ехали молча до тех пор, пока почти не добрались до деревни. Вдруг Ратлиджу вспомнилось одно дело, которое он вел до войны.

– Сколько проходит времени до того, как плоть отмирает и можно перенести кости? – спросил он. – Или раздробить их до неузнаваемости, а потом разнести в разные стороны? – Над этим стоило поразмыслить. В тот раз муж едва не вышел сухим из воды после убийства жены; тогда им пришлось производить эксгумацию.

Обернувшись, Хокинз едва не свалился в лужу, снова выругался и успел выровнять руль в последнюю минуту.

– Вы псих, вам это известно? Совершеннейший псих!

И, не произнеся больше ни слова, он въехал в калитку.

Рассвело. Дожди, словно смывшие летнюю жару, принесли с собой прохладу. Первым делом Ратлидж напомнил себе осмотреть кладбище и поискать там фиалки.

По опыту он знал, что на английских кладбищах, в отличие от тех, которые он видел в континентальной Европе, редко сажают цветы. Иногда сажают вдоль ограды или у дорожки, ведущей ко входу в храм. Иногда у ворот. Но не на могилах и не вокруг них, не рядом с надгробными памятниками. Англичане по-прежнему предпочитают в качестве поминальных растений тисы. Их издавна высаживали на погостах; постепенно тисовые ограды вошли в привычку. Их очертания и мрачноватые темно-зеленые кроны вполне соответствовали кладбищенскому настроению – гораздо лучше, чем пестрота и буйство красок.

Цветы чаще приносят в церковь и расставляют в высоких вазах. Ратлидж помнил, как в детстве он ходил с матерью украшать алтарь цветами, когда наступала ее очередь. Он тогда сидел на холодном каменном полу и водил пальцами по рисункам на мемориальных табличках, которые отмечали почетные места вдоль прохода. Потом он выучил их все наизусть. Рыцарь с перьями, мечом и красивыми шпорами. Дама в конической шляпе, в длинном вышитом платье, с собачкой у подола. И джентльмен елизаветинской эпохи с изящной бородкой, в толстых штанах и куртке; он больше напоминал богатого купца, чем искателя приключений, каким был на самом деле.

Он медленно брел между надгробными плитами. Некоторые покосились от времени и так поросли мхом, что слова, выбитые на них, можно было разобрать с трудом. Попадалось много знакомых фамилий – Трепол, Траск, Уилкинс, Пенрит, Долиш, Трелони. Нашел он Полдаринов и Хокинзов, с полдюжины Рэли, хотя самые поздние их плиты относились к началу XVIII века, и парочку Дрейков.

Но фиалок он не видел. На одной надгробной плите красовался изящный кельтский крест. На другой он увидел стихи в память о ребенке, утонувшем в реке Бор. Еще на одной была выбита открытая книга с лентой-закладкой между каменными страницами. Многие надписи посвящались «Любимой жене» и «Любимому мужу». Много было погибших на войне и от чумы. И вдруг он увидел очень красивого каменного ангела на постаменте, по которому шла надпись: «В память об экипаже “Мэри-Энн”, утонувшем в шторм 23 октября 1847 года. Упокой, Господи, их души». И список из двадцати семи фамилий.

Он понял, что перед ним тот самый ангел, который нравился Ричарду. Мраморная голова ангела была слегка повернута; безмятежные глаза смотрели на колокольню. В позе ангела угадывались и сострадание, и сила; он раскинул мощные крылья. Ратлидж понимал, почему ангел произвел неизгладимое впечатление на мальчика, который проходил мимо статуи каждое воскресенье по пути на службу.

Голос у него за спиной произнес:

– Красиво, правда? В деревне объявили подписку, чтобы заказать статую лондонскому скульптору. Тревельяны послали анонимное пожертвование, чтобы добавить требуемую сумму к тем деньгам, которые они дали открыто. Так они поступали.

Обернувшись, Ратлидж увидел Смедли, одетого в черный костюм, а не в грубые вельветовые брюки садовника. Его туфли бесшумно ступали по сырой траве.

– Я увидел вас и решил, что вы ищете место, куда можно закопать овечьи кости, – продолжал священник. Впрочем, в глазах его светилось сочувствие, которое нейтрализовало насмешку. – Вряд ли в деревне есть хоть один человек, который не слышал бы о вашей ночной находке.