– Но Кормак был посторонним. А вы – нет. Кормак приехал из Ирландии вместе с отцом; вы терпели его только из милости, потому что его отец привозил Розамунде лошадей. Он не рос вместе с вами, не спал в детской, не слышал, как вы ссоритесь, смеетесь и выдумываете разные игры. В отличие от вас он не видел, как растут остальные. Он смотрел на всех со стороны. И видел не суть, а лишь фасад.

Ратлидж говорил убедительно; он почти не двигался в сумраке, стараясь не попадать в поле ее зрения. Теплые косые лучи солнца забирали опасность и страх; в комнате было тихо; слышалось лишь размеренное дыхание Рейчел. И голос Хэмиша, который Рейчел слышать не могла.

Ратлидж помнил, как врачи в клинике применяли тот же самый метод. Иногда им удавалось пробиться сквозь стену молчания, которая так глухо отделяла души пациентов, что даже те сами не могли отыскать к себе ключик. Их убеждали тишина, безмятежность и их собственная потребность говорить; и вдруг люди начинали рассказывать о событиях, из-за которых они по ночам кричали от страха. После признания следовал надлом. А потом некоторые – не все – постепенно возвращались к жизни.

С ним номер не прошел. Только лекарства сломили стены, которые он так долго и упорно воздвигал вокруг себя.

Хэмиш, понимая, что он затеял, восстал и громыхал у него в голове. Он запрещал ему проводить опыты над сознанием сидящей перед ним женщины. «Ты не доктор, ты можешь, сам того не зная, причинить ей страшный вред!» Но Ратлидж не видел иного пути узнать правду и велел голосу, звучавшему в его голове, замолчать. Хэмиш нехотя подчинился.

– Не знаю, что тут рассказывать, – заговорила Рейчел. – Произошел несчастный случай…

– Значит, вам нечего бояться, верно? Если не считать горя и воспоминаний о человеке, которого вы любили очень давно.

– Не знаю, любила ли я Анну… – Рейчел осеклась.

– Почему? Она ведь приходилась вам двоюродной сестрой.

– Анна любила всеми командовать. Рядом с ней я казалась совсем маленькой или дурочкой. И очень неуклюжей. Во всех играх я непременно должна была проигрывать, а потом Анна еще дразнила меня…

Ратлидж вспомнил слова Смедли о детской жестокости.

– Она не была злая, поймите меня правильно. Иногда, когда хотела, она бывала очень нежной и любящей. Просто она… отличалась высокомерием. Няня говорила, что Анна пошла в бабушку, мать Розамунды. В то время бабушка уже умерла, я ее никогда не видела. Поэтому и не знаю, правда ли это. В общем, для такой девочки, как я, Анна была… невыносимой.

– Кто в тот день предложил пойти в сад?

– Стоял жаркий день, нам надоело играть в парке, в доме было душно, несмотря на открытые окна. А в саду – тень, высокая прохладная трава. Среди деревьев как-то не чувствовалась жара. Не помню, кто первым предложил пойти туда. Помню, что Николас сказал Анне: она не залезет так же высоко, как он. А Анна дразнила Оливию копушей, потому что та медленно передвигалась… По-моему, Николас попытался отвлечь ее раздражение на себя.

Тень от ее ресниц упала на скулы; Ратлидж понял, что она закрыла глаза. Тучи на горизонте начинали поглощать солнце. Стемнеет раньше, чем он думал. Какая разница? Все равно спешить сейчас нельзя…

– Но ведь тогда вы чувствовали другое, верно?

– Да… мне хотелось, чтобы Анна залезла на самый верх, свалилась оттуда и… – Она резко выпрямилась. – Нет! Я не могла так думать! Должно быть, страшные мысли пришли потом, когда она уже лезла наверх, и я боялась… да, боялась, что она упадет…

Ратлидж подумал: наверное, в тот день Рейчел желала Анне плохого, а потом заставила себя забыть страшные мысли. Она не могла отомстить обидчице, поэтому и желала ей зла. Немного выждав, он тихо, ласково сказал:

– Не сомневаюсь, вы не желали ей зла.