Эрлихман.Гувер чувствует себя очень неуверенно, не имея у себя копий тех бумаг, потому что это дает ему, разумеется, рычаг для достижения цели с Митчеллом и вами — и потому что они незаконны… Его агенты расспрашивают людей в городе, пытаясь выяснить, где они…

Президент Никсон.У него даже нет своих копий этих бумаг?

Эрлихман.Нет, они у нас. Салливан украл их и передал Мардиану.

Митчелл.…Гувер не придет и не станет говорить со мной об этом. Просто он разослал повсюду своих гестаповцев… Я хочу сказать вам, что должен выложить ему все начистоту, а это может привести к конфронтации… Я не знаю, как к этому приступить: то ли пересмотреть вопрос ухода господина Гувера, то ли решить вопрос быстро и радикально…

Президент Никсон.Мое мнение — он должен уйти в отставку, пока занимает руководящий пост, до того как вопрос о нем станет предметом разногласий… Самое худшее во всем этом то, что он слишком стар.

Митчелл.Он на самом деле дряхлеет.

Президент Никсон.Ему следовало бы уйти по-быстрому. Сейчас, возможно, я немного сомневаюсь, не знаю. Быть может, я мог бы его просто вызвать к себе и уговорить подать в отставку.

Митчелл.Так мне вступать в конфронтацию?

Президент Никсон.Если он уйдет, то это должно произойти по его собственному желанию. Этим мы и занимаемся. И поэтому тут такая проблема… Полагаю, он останется, пока ему не исполнится сто лет. Я думаю, ему это нравится… Ему это нравится.

Митчелл.Он будет оставаться, пока его там не похоронят.

Холдеман, Эрлихман, Митчелл и Дин — все они подталкивали президента к тому, чтобы тот выгнал старика.

Никсон подошел к самому опасному моменту своего пребывания на посту президента. Он не мог позволить себе потерять верность Гувера. Что мог сделать директор ФБР, чтобы удержаться у власти? Маячил намек на шантаж.

«Мы должны избежать ситуации, при которой он может уйти со скандалом, — сказал Никсон. — Мы можем оказаться в ситуации, когда с нами будет человек, который разрушит храм вместе с собой и со мной»[502].

Мысль о том, что Гувер может свалить правительство Соединенных Штатов, была экстраординарной. Она изводила президента. «Я хочу сказать, что он считает себя патриотом, но сейчас он видит себя глазами Маккарти», — сказал Никсон. Попытается ли он свалить столпы национальной безопасности, как это сделал сенатор Маккарти?

Потом его осенило. Почему бы не вернуть Салливана?

Эрлихману понравилась эта идея.

— Салливан был тем человеком, который исполнял все ваши указания по поводу секретного прослушивания телефонных разговоров[503], — напомнил он президенту.

Президент Никсон.А он не пошлет нас?

Эрлихман.Это зависит от того, как с ним обращаться…

Президент Никсон.Мы можем что-нибудь для него сделать? Думаю, надо бы.

Эрлихман.Он, разумеется, хочет реабилитации. Его фактически выгнали, а он хочет получить право уйти в отставку с почетом и так далее. Думаю, если вы сделаете что-нибудь для Салливана, Гувер оскорбится. Сейчас это должно быть частью договоренности…

Президент Никсон.С ним будет чертовски непросто… Эрлихман.Мы могли бы использовать его… Он кладезь информации и мог бы заниматься разведкой любого рода и другой работой.

Время от времени Никсон возвращался к мысли о том, чтобы сделать Салливана директором ФБР. «Мы должны иметь профессионала на этом чертовом месте, — однажды пробормотал он. — Салливан наш человек»[504].

«Это убило бы его»

От Салливана в дом Гувера пришла пылкая обличительная речь в тот день, когда в Белом доме начались дебаты по поводу будущего директора ФБР. Она читалась как гибрид письма о разрыве отношений с предсмертной запиской. «Этот полный разрыв с Вами стал для меня поистине мучительным», — писал он. Но он считал своим долгом сказать, что «вред, который Вы приносите Бюро и его работе, все это и вызвал».

Он изложил свои обвинения в двадцати семи пронумерованных параграфах, словно перечислял пункты уголовного обвинительного акта. Некоторые из них касались расовых предрассудков Гувера; ряды агентов ФБР оставались на 99,4 процента «белыми» (и на 100 процентов это были мужчины). Другие касались использования Гувером финансовых средств Бюро для украшения его дома и жизни, третьи — вреда, который он нанес американской разведке, оборвав связи с ЦРУ; четвертые обвинения были близки к обвинению в предательстве.