Другое кресло пустовало.

Объектив, наплывая, подал его крупным планом.

Выдерживая паузу, Алекс–Еско фон Шеель пригубил из ближнего к нему стакана, затем поставил его на столик и поприветствовал меня. Я пожелал ему долгих лет. Шеель поблагодарил и предложил начать.

Я невольно глянул в сторону пустого кресла.

— Да, соавтор, – подтвердил барон, – уже не дождемся. Давай приступим, время-то уходит. Впрочем, в случае необходимости, дружище, я буду обращаться к тебе и от имени Толика. Ты не удивляйся. Как бы я и есть Толик. Как бы братишка тоже участвует в беседе. Мне так легче. Не возражаешь?

— Нет, – ответил я виртуальному барону. – Трущев приучил меня терпимо относиться к вашим выкрутасам. Так что если сейчас живехонький–здоровехонький Анатолий Константинович войдет в комнату, я и глазом не моргну. Охотно поздороваюсь с ним и продолжу наматывать на ус ваши так называемые воспоминания.

— Он не войдет, – вздохнул барон. – Его похоронили год назад, ты же сам застал его в гробу, так что мы уж как-нибудь втроем.

В этих словах была бездна меланхолии. Я вынужден был согласиться – трудно на свете без родного человека.

Так бывает, ребята.

Наконец Шеель предложил.

— Ну–с, приступим?.. Рекомендую начать эту главу следующими словами: «Погружение в тайну случилось в третий день июля сорок четвертого года. Все началось с незначительной суммы в двести рейхсмарок.

День выдался на редкость жарким…»

* * *

— Назначенную встречу с майором Штромбахом я проигнорировал. Ротте попытался устроить скандал, в ответ я заявил, что вообще отказываюсь от общения с этим человеком.

Боров заявил.

— Это невозможно! Может, там на Востоке, это в порядке вещей, но здесь, в сердце рейха, не принято отказываться от данного ранее слова. Офицеру доблестного вермахта, Алекс, это не к лицу! Мой друг, желая помочь тебе, подготовил подробную справку, он сделал выписки из дела твоего отца. Он готов передать их тебе. Он очень рисковал.

— Хорошо, я пришлю человека. Штромбах обсудит с ним гонорар и в случае, если они придут к согласию, передаст ему материалы. Но вернемся к разговору о офицерской чести. Мне кажется, что приставать к невесте офицера доблестного вермахта является еще большим нарушением кодекса. Не так ли, господин Ротте?

Штурмбанфюрер растерялся.

— Что ты имеешь в виду, Алекс?

— С сегодняшнего дня, господин Ротте, я для вас не Алекс, а господин барон. Если угодно, господин гауптман.

— Так объяснись, барон?!

Мы беседовали в машине.

Вообрази машину, а в ней борова. Он едва помещался на переднем сидении. Ротте сильно потел и без конца вытирал пот. В сорок четвертом, дружище, весна в Берлине выдалась на редкость жаркая. Пристроились мы на Тиргартенштрассе, в укромном уголке неподалеку от Хофягералее* (сноска: Hofj"agerallee). С этой точки Колонна Победы особенно отчетливо рисовалась на фоне живописно раскрашенного алыми и оранжевыми облачками закатного неба.

Был вечер. Памятник еще стоял неповрежденный, и, если бы не впечатляющие развалины к югу от канала, искореженные монументы прежним героям рейха, от Бисмарка до Гинденбурга; ожидание очередного налета, разбирающие завалы измученные русские военнопленные, при виде которых во мне поднималось мстительно–радостное ощущение скорой расплаты, – небо можно было бы вообразить вполне мирным.

В отличие от Закруткина, резавшего правду–матку, барон любил изысканные, литературные выражения. Никогда ранее они не казались более уместными, чем при описании гибнущего Берлина. Великий и заблудший город судьба мстительно стирала с лица земли.

… – Три дня назад вы обратились к моей невесте с требованием одолжить вам триста марок. Это требование вы мотивировали необходимостью спасти мое доброе имя. Что вы имели в виду?

— Это вырвалось случайно… Мне позарез были нужны деньги. Алекс, ведь ты же знаешь, когда ко мне в руки попадают карты, я не могу остановиться. К тому же я всегда возвращаю долги.

— Это неправда, господин штурмбанфюрер. В тот вечер вас не было в офицерском казино. Вас видели на службе. Я не спрашиваю, чем вы занимались на службе, но вы взяли в привычку то и дело обманывать меня. Теперь вы добрались и до моей невесты. Я не люблю, когда меня обманывают! Вы задолжали мне достаточно большую сумму и я хотел бы получить ее, скажем, в течении двух недель!

— Это невозможно! Ты не можешь так поступить со мной!! Я не в состоянии покрыть карточный долг в такой короткий срок.

— В устах дипломированного богослова такое признание звучит забавно. Разве не вы только что напомнили мне о чести офицера? Занимать деньги у женщины, не ставя в известность ее жениха, это тоже входит в кодекс чести? Если в течение недели я не получу свои деньги, я передам дело на усмотрение офицерского суда… Но прежде я поговорю с группенфюрером Майендорфом. И вот еще что, штурмбанфюрер, мне надоели ваши намеки на мое прошлое. Оно вас не касается.

К моему удивлению, Ротте, обычно с легкостью бросающийся в крайности, на этот раз повел себя на редкость спокойно.