– Ты все еще не готова сказать мне, где ты? Я даже не знаю, в каком ты часовом поясе. Доктор Блум говорит, что на этом этапе…

– Это не этап, папа. Это моя жизнь. – Она отодвинулась от холодильника. Из комнаты за ее спиной доносилось бульканье кальяна, смех Пакса и Сабрины. Сладковатый дым плыл в ее сторону. – Я взрослею, папа. Что там за срочность?

– Талли попала в автомобильную аварию, – сказал он. – Дело плохо. Неизвестно, выживет ли она.

У Мары перехватило дыхание. И Талли тоже?! Нет!

– О господи…

– Где ты? Я могу забрать тебя…

– В Портленде, – прошептала Мара.

– Орегон? Я забронирую тебе билет на самолет. – Он помолчал. – Там рейсы каждый час. Билет с открытой датой будет ждать тебя на стойке авиакомпании «Аляска».

– Два билета, – сказала она.

Он помолчал.

– Отлично. Два. Каким рейсом…

Мара захлопнула телефон, не попрощавшись.

На кухню вошел Пакстон:

– Что случилось? Вид у тебя паршивый.

– Моя крестная мать, наверное, умирает.

– Мы все умираем, Мара.

– Мне нужно ее увидеть.

– После того что она сделала?

– Поедешь со мной? Пожалуйста. Я не могу одна, – сказала она. – Прошу тебя.

Пакстон прищурился, и под его пронизывающим взглядом Мара почувствовала себя беспомощной.

Он убрал волосы за ухо с серебряной сережкой.

– Мы ненадолго. Пожалуйста, Пакс. Я возьму у отца немного денег.

– Ладно, – наконец согласился он. – Поеду.

В аэропорту Портленда Мара чувствовала, как люди удивленно пялятся на нее и Пакса.

Ей нравилось, что так называемых нормальных людей оскорбляет «готическая» внешность Пакса, английские булавки в ушах, татуировки на шее и ключицах. Они не замечали красивого орнамента вокруг вытатуированных букв, не замечали иронии и юмора этих слов.

Поднявшись на борт, Мара села на свое место в хвосте салона и пристегнулась.

В окне она видела размытое отражение своего бледного лица: густо накрашенные карие глаза, лиловые губы, вихры розовых волос.

Прозвучал сигнал, и самолет тронулся по взлетной полосе, набирая скорость, и взмыл в безоблачное небо.

Мара закрыла глаза. Воспоминания стучались к ней, как ворон из любимого стихотворения Пакса. Тук-тук-тук.

Она не желала вспоминать прошлое. Много месяцев она прятала все это – диагноз, рак, прощание, похороны и долгие серые дни после, – но воспоминания все время всплывали, правдами и неправдами пробиваясь на поверхность сознания.

Крепко зажмурившись, она увидела себя в тот последний день ее прежней жизни: пятнадцатилетняя девочка собирается в школу.

– Надеюсь, ты не собираешься идти в этом школу, – сказала мама, входя на кухню.

Сидящие за столом близнецы вдруг замолкли и уставились на Мару, как два китайских болванчика.

– Ого! – сказал Уильям.

Лукас кивнул, поддержав брата.

– С моей одеждой все в порядке. – Мара встала из-за стола. – Так теперь модно, мама. – Она скользнула взглядом по одежде матери – фланелевая пижама, схваченные резинкой волосы, дешевые шлепанцы – и нахмурилась. – В этом ты должна мне доверять.

– В таком наряде впору прогуливаться по ночам на Пайонир-сквер в сопровождении своего сутенера. Но сегодня ноябрьское утро, а ты ученица старших классов школы, а не предмет вожделения Джерри Спрингера [12]. Если хочешь, я выражусь конкретнее: твоя джинсовая юбка настолько коротка, что я вижу белье – розовое в цветочек, а футболка явно лежала на полке отдела для малышей. Я не позволю тебе демонстрировать свой живот в школе.

Мара в отчаянии топнула ногой. Ей хотелось, чтобы именно этот ее наряд увидел сегодня Тайлер. Он посмотрит на нее и подумает: «Круто», – и больше не будет считать ее наивной малышкой.