Атмосфера в комнате становится напряженной. Я чувствую присутствие Кейт – в воздухе, которым мы дышим, в солнечном свете, льющемся из окна.

И знаю, что это ощущение возникло не только у меня. В молчании мы выходим из квартиры, садимся в машину и едем на север. Мне кажется, что я слышу, как Кейт, фальшивя, подпевает приемнику.

– Нам с твоей мамой было тут так весело, – говорю я, когда перед нами появляются готические шпили университета. Я вспоминаю наши вечеринки в тогах, а также девушек, передающих за ужином свечу, чтобы объявить о своей симпатии к парням, которые сидят в рубашках поло, камуфляжных штанах и водонепроницаемых мокасинах без носков. Кейт с головой окунулась в студенческую жизнь с ее клубами и развлечениями – встречалась с членами студенческих братств, организовывала мероприятия, ночами сидела за учебниками.

Что касается меня, то я была словно в шорах. Меня интересовала только карьера.

– Тал? – Джонни наклоняется ко мне. – Ты в порядке?

– В полном. – Я заставляю себя улыбнуться. – Просто воспоминания нахлынули.

Я выхожу из машины и помогаю Маре нести багаж. Втроем мы идем через весь студенческий городок к общежитиям. На фоне безоблачного неба выделяется громада административного здания; эркеры на серых зданиях торчат, словно сломанные зубы.

– Еще не поздно записаться в «Раш», – говорю я.

Мара закатывает глаза.

– Женский клуб? Упаси бог!

– Когда-то ты хотела вступить в тот же клуб, что и мы с мамой.

– Когда-то я больше всего любила шоколадки с орехами.

– Хочешь сказать, что ты слишком взрослая для женского студенческого клуба?

Мара улыбается мне впервые за весь день.

– Нет. Слишком крутая.

– Как хочешь, девочка. Но если бы ты видела нас в тех широких штанах и с подплечниками, то позеленела бы от зависти.

Теперь смеется даже Джонни.

Мы затаскиваем вещи Мары в лифт, поднимаемся на ее этаж и выходим в мрачный коридор, забитый молодыми людьми, их родителями и сумками.

«Номер» Мары размером с тюремную камеру – одна из нескольких комнат, расходящихся веером от ванной комнаты. Большую часть спальни занимают две двуспальные кровати. Рядом с ними два письменных стола.

– Ну, – произношу я. – Довольно мило.

Неправда.

Мара садится на ближайшую кровать. Вид у нее такой юный и испуганный, что у меня замирает сердце.

Джонни садится рядом с ней. Они так похожи!

– Мы тобой гордимся, – говорит он.

– Хотела бы я знать, что сказала бы мама, – отвечает Мара.

Я слышу, как дрожит ее голос, и тоже сажусь рядом – с другой стороны.

– Она сказала бы, что мир полон нежданных радостей и что нужно окунуться в студенческую жизнь.

Дверь за нашими спинами открывается. Мы все оборачиваемся, ожидая увидеть соседку Мары по комнате.

На пороге стоит Пакстон, одетый во все черное, с букетом темно-красных роз. Пряди волос на его голове теперь ярко-алые, а цепей на нем столько, что от них не освободился бы и Гудини. Увидев Джонни, он останавливается.

– Кто ты, черт возьми? – Джонни встает.

– Он мой друг, – говорит Мара.

Я вижу все как при замедленной съемке. Гнев Джонни – маска, скрывающая тревогу, отчаяние Мары, высокомерие и презрение Пакстона. Мара бросается к отцу, хватает под руку, пытаясь успокоить его.

Я встаю между Джонни и Пакстоном.

– Джонни, – строго говорю я. – Сегодня у Мары очень важный день. Она запомнит его на всю жизнь.

Он замирает, хмурится. Я вижу, как он старается усмирить гнев. Это занимает больше времени, чем я рассчитывала. Потом Джонни медленно поворачивается спиной к Пакстону. Это приговор, можно не сомневаться, и Пакстон это понимает – в отличие от Мары. Я вижу, с каким трудом Джонни делает вид, что не возражает против присутствия парня.

Мара подходит к Пакстону. Рядом с ним она кажется еще более мрачной, похожей на гота. Они оба высокие и худые, как два подсвечника из оникса.

– Ну, – бодро говорю я, чтобы снять напряжение, – пора на ланч. Ты тоже, Пакс. Я хочу ненадолго перенести Мару в прошлое. Покажу стол в библиотеке, где мы занимались с ее мамой. Наше любимое место в четырехугольном дворе и в библиотеке…

– Нет, – говорит Мара.

– Что «нет»? – Я хмуро смотрю на нее.

– Не нужен мне тур памяти по улице Светлячков.

Этот вызов становится для меня неожиданностью.

– Я… не понимаю. Мы говорили об этом все лето.

Мара смотрит на Пакстона, тот ободряюще кивает. Это егомнение, егорешение.

– Мама умерла, – говорит Мара, и ее бесстрастный голос обескураживает меня. – Если все время вспоминать о ней, только хуже будет.

Я стою как громом пораженная.

Джонни придвигается к ней:

– Мара…

– Я очень вам благодарна, что вы меня сюда привезли, но я устала и волнуюсь. Может, на этом закончим?

Интересно, эти слова ранят Джонни так же сильно, как меня? Или у родителей со временем на душе образуются мозоли, а я просто не готова к такому повороту событий.

– Конечно, – хрипло говорит Джонни. Не обращая внимания на Пакстона, он проходит мимо него к дочери и обнимает ее.

Пакстону ничего не остается, как отступить. Его глаза цвета виски вспыхивают гневом, но парень быстро берет себя в руки. У меня нет сомнений: он знает, что я за ним наблюдаю.