– Может, ты расскажешь мне? О том, как ты там.

– О той тоске, которая будит тебя среди ночи, о том, как забываешь запах волос сына после купания, думаешь, выпали у него зубы или нет, думаешь о том, как он будет расти, становиться мужчиной, когда рядом нет матери? – Она тихо вздыхает. – В другой раз. Расскажи, что случилось после того, как Мара сбежала, а Джонни сказал, что больше не хочет тебя видеть. Ты помнишь?

Конечно, помню. Декабрь девятого года, начало конца. Год назад. А кажется, это было вчера.

– После той ужасной сцены я…

…выбегаю из общежития и оказываюсь на территории кампуса, одна. На улице холодно, и идет снег, тротуары покрылись мокрой кашей из воды и льда. Я иду на Сорок пятую улицу, останавливаю такси и забираюсь на заднее сиденье.

Дома меня так трясет, что я прищемляю палец дверью. Иду в ванную, принимаю таблетки, но лекарство не помогает – я словно разваливаюсь на части. Нет, нужно держаться. Я понимаю, что заслужила это. О чем я думала, когда говорила все это Маре, когда скрывала правду от Джонни? Он прав – это моя вина. Что со мной не так? Почему я все время причиняю страдания людям, которых люблю?

Я забираюсь на свою огромную кровать, сворачиваюсь калачиком на шелковом серебристом покрывале. Мои слезы впитываются в него, не оставляя следа.

Течение времени я ощущаю только по внешним признакам – по тому, как медленно темнеет небо, по тому, как зажигается свет в окружающих мой дом небоскребах, по количеству таблеток ксанакса, которые я принимаю. К середине ночи я съедаю все, что нахожу в холодильнике и начинаю опустошать буфет, но потом понимаю, что переусердствовала. Пошатываясь, я бреду в ванную, где мой организм извергает всю еду вместе с таблетками, и я чувствую себя слабой, как новорожденный котенок.

Рядом со мной звонит телефон, и я просыпаюсь – как пьяная, не помня, что со мной и почему я чувствую себя так, словно по мне проехался самосвал. Потом вспоминаю.

Я протягиваю руку и отвечаю на звонок.

– Алло? – Во рту все пересохло, и мой голос звучит хрипло.

– Привет!

– Марджи. – Я шепчу ее имя. Боясь произнести его вслух. Жаль, что она теперь в Аризоне. Как мне хочется увидеть ее прямо сейчас.

– Привет, Талли.

Я слышу укор в ее голосе и понимаю, почему она звонит.

– Вы знаете?

– Знаю.

Мне так стыдно, что начинает подташнивать.

– Я не справилась.

– Ты должна была позаботиться о ней.

Хуже всего то, что я искренне думала, что забочусь.

– Как мне это исправить?

– Не знаю. Может, когда Мара вернется домой…

– А если не вернется?

Марджи вздыхает, и я думаю: «Сколько горя может выдержать одна семья?»

– Она вернется. – Я сама в это не верю, и Марджи знает. Разговор не приносит мне облегчения. Наоборот. Я бормочу извинения и прощаюсь.

Таблетки помогают мне заснуть.

Следующие две недели погода полностью соответствует моему настроению. Серое, нависшее над землей небо плачет вместе со мной.

Я понимаю, что у меня депрессия, но – как ни странно – это меня успокаивает. Всю жизнь я боролась со своими чувствами. Теперь, оставшись одна в своей квартире, отрезанная ото всех, я погружаюсь в свое страдание, плыву в его теплых волнах. Я даже не притворяюсь, что работаю над книгой. От снотворного, которое я глотаю всю ночь, утром я чувствую себя оглушенной и заторможенной, но даже с таблетками беспокойно ворочаюсь в постели, и меня бросает то в жар, то в холод.

Так продолжается до Рождественского сочельника. Тринадцать дней после ссоры в комнате Мары в студенческом общежитии.

В то утро я проснулась с готовым планом.

Выбираюсь из постели, бреду в ванну, где из зеркала на меня смотрит женщина средних лет с красными глазами, припухшими веками и волосами, явно нуждающимися в краске.

Повертев в руках коробочку ксанакса, извлекаю оттуда две таблетки и проглатываю. Одной не хватит, потому что я собираюсь выйти из дома, а одна мысль об этом повергает меня в панику.

Нужно принять душ, но я так слаба, что сил на это просто нет.

Я собираю подарки, которые купила несколько недель назад. До того.

Складываю все в большую серую сумку с эмблемой универмага «Нордстром» и иду к двери.

И останавливаюсь – у меня вдруг перехватывает дыхание. Боль острыми иглами пронзает грудь.

Жалкое зрелище! Я самой себе кажусь жалкой. Я не выходила из квартиры почти две недели. Совсем немного. Но почему я не в состоянии открыть дверь?

Не обращая внимания на усиливающуюся панику, я протягиваю руку. В моей вспотевшей ладони дверная ручка кажется горячей, словно угли, и я вскрикиваю и отпускаю ее. Потом делаю вторую попытку, уже медленнее. Открываю дверь и выхожу в коридор. Когда дверь за мной захлопывается, у меня возникает желание повернуть назад.