Я часто задумываюсь, почему мы носим на груди такой печальный знак — крест с распятым Христом? Ведь, совсем не радостно видеть на своей, или чей-то ещё груди образ умирающего в невыносимых муках человека. Почему бы не поменять его на что-то более позитивное, миролюбивое? Понял я, что делать этого нельзя, так как это напоминание нам о том, ценой каких страданий собственного сына заплатил Бог за то, чтобы мы с вами имели сегодня веру в добро, веру в надежду, веру в силу любви.

Я закрываюсь в туалете. В туалете маленькое окошко. Это маленькое замкнутое пространство. Тут я могу побыть сам с собой. Тут я могу побыть самим собой. Никто не может мне помешать смотреть вдаль. Я смотрю туда, где за линией горизонта, далеко — далеко, моя мама, жена и дети. Никто не помешает мне потосковать в туалете. Что же это делается, люди добрые? Неужели только из туалета я могу попытаться увидеть своих любимых? Да, только отсюда, иначе Падди увидит минуту моей слабости и снова: «Работать, Александр, Работать!»

— Как мне тяжело, Шинейд, — обращаюсь я в пустоту, но я знаю, что она — моя подруга слышит меня. Мы работаем так быстро, что не успеваем посмотреть в глаза друг друга, — Как мне хочется, чтобы моя жена была тут, со мной, мне было бы гораздо легче. Знаешь, Шинейд, мне даже никого секса не нужно. Вот просто сидел бы и смотрел на неё, и всё, больше ничего не надо.

— Так ли, Александр, а ты не лукавишь? Все мужчины одинаковы, и на уме у вас у всех одно и одно и то же!

— Ну, хорошо, Шинейд, я должен признать, что порой кажется, что яйца, словно кто-то выкручивает. Ощущения, как будто тебе зажали твоё хозяйство в тиски и сжимают и тянут. При этом боль такая, что хочется свернуться клубком, как улитка.

— Александр, это уже грязные мужские разговоры, — корит меня Шинейд.

— Шинейд, ты первая начала! И к тому же, это просто физиология, грубо говоря, мы все животные и ведём себя соответственно.

— Александр, вот это уж совсем неприятный разговор, это даже Богохульство, вот, что это!

— Я не против Божественного начала, мне просто хочется языком почесать, смеюсь я, вот скажи мне, бывает ли у тебя такое, ты открываешь йогурт, и хочется лизнуть крышечку?

— Ну, допустим, бывает, ну и что из этого? — не чувствует подвоха Шинейд.

— Сейчас объясню, скажи ещё, пожалуйста, Шинейд, есть ли у тебя собака или кошка? — продолжаю мучить её я.

— Да, две собаки и три кошки, ну и что из этого?

— А вот, что, ты понаблюдай за ними, и обрати внимание на то, чем они заняты, когда им нечего делать. Понаблюдаешь за ними и поймёшь, почему тебе хочется лизнуть крышечку йогурта.

— Александр, ты дурак и развратник! — хохочет Шинейд.

— Нет, Шинейд, я не дурак, я просто слишком глубоко внедрялся в изучение физиологии!

— А если, серьёзно, по–взрослому, Александр, ну ты же можешь сам себя удовлетворить, не так ли? — с сочувствием обращается ко мне Шинейд.

— Ох, Шинейд, вот то, что ты говоришь, вот это уже по–настоящему разврат.

— Ну почему же, Александр, вот это как раз и есть физиология, — подхватывает мою весёлую ноту Шинейд.

— Видишь ли, это совсем не равнозначная замена. И что самое главное, Шинейд, чувствуешь себя после этого таким опустошённым, как выпотрошенная курица. Ты думаешь, что это удовлетворение? Нет! Это провокация собственному сознанию. После такого самообмана, приходят угрызения совести, и не потому, что это плохо, как объясняют подросткам. А потому, что это унизительно, эстетически неприятно и с моральной стороны, просто похабно.

22

Борис, это человек торнадо. Во всей его фигуре и в походке чувствуется уверенность человека способного подкинуть автомобиль. Его взгляд пришпиливает тебя, как иголка бабочку к листу картона. Приятно находится рядом с Борей и знать, что он твой друг. Возле него ощущаешь себя в безопасности и веришь, что ему всё по плечу, перед ним открываются любые двери, и, наверное, все вокруг хотят ему услужить.

— Угадай Саш, — спрашивает меня Боря, — Почему я приехал в Ирландию?

— Ну и почему? — интересуюсь я.

— А вот почему, знаешь ли, родом я из Сибири, но последние десять лет я жил в Риге, в Латвии. Когда я потерял последнюю работу, и искал новое место, то куда бы я не пытался устроиться, везде я встречал объявление «Негров на работу не принимаем!»

— Ну, и с какой стороны ты негр? Ты что, как Майкл Джексон, в хлорке отбеливался?

— Почти. Дело в том, что у нас, в Латвии всё население разделилось на местное население и на пришельцев. Паспорта выдают латышам, а нам — инопланетянам, выдают удостоверение не гражданина.

— Удостоверение кого? — недоумеваю я.

— Не гражданина страны! Эта нелепая формулировка сокращается до аббревиатуры «Негр». Вот они и пишут объявления: «Негров на работу не принимаем!»

— Одуреть можно!

— Вот именно. У нас вообще нет паспортов. Неважно, что ты прожил там двадцать лет, они решили, что если ты русский, значит, ты гражданином не можешь являться, это тебе такой ультиматум — выметайся из страны!

— Невероятно, ведь при СССР была дружба народов, так это называлось.