Д. Л.: Что касается религиозного опыта, то для него большое значение имело некоторое осознание шуньи (пустоты как отсутствия независимой самосущей природы) — некоторые переживания, некоторый опыт, — а в основном бодхичитта, альтруизм. Это во многом мне помогло. В какой-то степени, можно сказать, это сделало меня новым человеком, изменило меня как личность. Я все еще иду вперед по этому пути. Пробую себя на нем. Этот путь дает человеку внутреннюю силу, мужество, ему становится легче принимать жизненные ситуации. Это одно из величайших переживаний.

Дж. А.: Говоря о бодхичитте, Вы имеете в виду постоянное углубление внутренней реализации или определенный момент, связанный с внешним опытом?

Д. Л.: Главным образом я говорю о внутренней практике. Также возможно участие внешних причин или обстоятельств. Внешние факторы могли бы сыграть роль в развитии некоторого ощущения бодхичитты. Но в основном это должно прийти из внутренней практики.

Дж. А.: Можете ли Вы описать конкретный момент из своей практики, когда Вы переступили определенную черту?

Д. Л.: Рассмотрение теории шуньи — сперва теория шуньи, затем чувство бодхичитты... Где-то в 1965-66 годах, в это время. Это на самом деле очень личное. Подлинный религиозный практик должен держать такие вещи при себе.

Дж. А.: Хорошо. Если говорить не о Вашем глубочайшем внутреннем опыте, а о том, что являлось частью Вашей жизни

какие-то события из нее, — как это повлияло на Вас как на человека? Каким образом воздействовал этот опыт на Ваш внутренний рост?

Д. Л.: Оказаться в положении беженца — это очень полезно. Вы становитесь ближе к реальности. Когда я был Далай Ламой в Тибете, то старался смотреть на мир реалистично, однако каким-то образом обстоятельства сложились так, что между мной и окружающим миром возникла некоторая дистанция. Я так думаю. Я был несколько оторван от реальности. А потом я стал беженцем. Что ж, очень хорошо. Это была замечательная возможность набраться опыта, развить в себе решимость, или, иначе говоря, внутреннюю силу.

Дж. А.: Когда Вы стали беженцем, что помогло Вам обрести эту силу? Была ли это утрата высокого положения? Потеря страны? Тот факт, что все вокруг Вас страдали? Были ли Вы в этот момент призваны вести свой народ иным путем по сравнению с тем, к которому были привычны?

Д. Л.: Изгнание из родной страны — это на самом деле отчаянная, опасная ситуация. В этот момент всем приходится иметь дело с реальностью. Это не то время, когда нужно притворяться, что все вокруг замечательно. Это нечто особенное. Вы чувствуете свою вовлеченность в реальную жизнь, принадлежность к-.реальности. В мирное время все идет гладко. Даже если возникает проблема, люди притворяются, что все в порядке. Во •время переломных периодов, таящих в себе угрозу, нет смысла притворяться, будто все хорошо. Вы должны принять тот факт, что дела обстоят плохо. Плохо — это плохо. Так, когда я покинул Норбулинг, нам угрожала опасность. Мы шли в непосредственной близости от армейских бараков китайцев. Они были расположены на другом берегу реки — там же, где китайский дозорный пост. Видите ли, за две-три недели до нашего бегства мы получили точную информацию о том, что китайцы находятся в полной боевой готовности. Они собирались нас атаковать. Это был всего лишь вопрос конкретного дня и часа.

Дж. А.: В тот момент, когда Вы переправились через реку Кьячи и встретили ожидавшую вас группу партизан кхампа, взяли ли Вы на себя прямое руководство дальнейшими действиями? Кто, к примеру, принимал решения во время Вашего бегства?

Д. Л.: Как только мы покинули Лхасу, была создана внутренняя группа для обсуждения всех возникающих моментов, комитет. В него входили я и еще восемь человек.

Дж. А.: Принадлежала ли Вам идея принимать решения сообща?

Д. Л.: Да. Те, кто остался в Лхасе, также создали Народный комитет. Что-то вроде революционного совета. Конечно, с точки зрения китайцев, это был контрреволюционный комитет. Понимаете, эти люди были избраны народом в течение нескольких дней... Комитет был учрежден, им принимались все самые важные решения. Кроме того, я отправил письмо в этот комитет, подтверждая его право на существование. Наш маленький комитет — комитет тех, кто бежал вместе со мной, — обсуждал практические моменты каждую ночь. Изначально, как Вы знаете, мы планировали создать штаб в Южном Тибете. Кроме того, в разговоре с Пандитом Неру — я думаю, это было 24 апреля 1959 года — я упомянул о том, что мы учредили временное правительство Тибета, переместив его из Лхасы в Южный Тибет. Я обронил это мельком при личной встрече с премьер-министром. Он не на шутку всполошился. (Смеется.) «Мы не признаем ваше правительство», — заявил он. И это несмотря на то, что наше правительство было сформировано, пока мы еще не покинули Тибет, а в момент беседы я уже находился в Индии...