Он попыхал в трубку, оглядел трех смешных подростков придирчиво, — не врет ли этот мальчик со злыми, горящими зелеными глазами. Крикнул по-китайски:

— Взять их!

Чжурчжэни набросились на них, будто ждали окрика. Веревки, коими обматывали их, врезались в их юные тела. Она глядела на Нику из-под спутанных темных волос, упавших на лицо, ободряюще — нас не убили, все будет хорошо! “Холосо”, - повторила она про себя бормотанье вожака и чуть не рассмеялась. Они были такие молодые; они не чувствовали того, что смерть — рядом и настоящая.

Их вынесли из избы, ветер жестко, требовательно схватил их в объятья, мокрые плавательные костюмы ледяно прилипли к телам. Кинули на лошадиные седла, поперек лошадиных спин. Ноги неудобно болтались в воздухе. Кони ржали, гарцевали, пытались сбросить живую поклажу. Китайцы ударяли их особыми палочками промеж ушей, вонзали колючки в крупы. Лошади взяли с места в карьер, и весь конный отряд поскакал прочь от широкой холодной реки, на юг, в глубь тайги, по отрогам и перелескам, по осенне раскрашенным охрой, золотом и суриком увалам, все на юг и на юг, оставив позади себя расстрелянный Царский поезд, убитых людей, вопли и крики и слезы и горе и стоны, сырую землю, вскопанную конскими копытами, гильзы и пули в сухих путаных волосах приречной травы, везя на лошадях в притороченных к седлам торбах награбленное добро, — все вперед и вперед, ибо жизнь человека так устроена, что он и смотрит назад, как вперед, и скачет назад, возвращаясь, так, как будто вперед скачет, в неизведанное, — и она, лежащая поперек качающейся под ней лошади, понимала, что это — всего лишь одна из ее тысячи жизней, и она могла выбрать такую судьбу, или это судьба могла выбрать ее, и ей хотелось заглянуть, что будет дальше, — и она закрывала глаза, ловя ноздрями и ртом резкий запах восточных трав — лимонника и женьшеня, осенью щедро отдающих волнующие ароматы остывающей земле и синему вольному небу.

Чжурчжэни везли их долго, долго. Меняли лошадей. Кормили их в дороге высохшим черствым хлебом, жареным луком, ухою, сваренной в котелке на костре. В одном китайском селеньи их пересадили в грязное, пропахшее насквозь горючим авто с огромными старыми колесами. Конный отряд ускакал. Раскосые люди, к которым они попали в руки, молчали. Ничего не говорили. Полосатые купальные костюмы с них давно содрали, переодели их в традиционные китайские одежды — мальчикам дали широкие бязевые серые штаны и черные, ниже колен, рубахи с вышитыми на спине тиграми, ей — черные штаны и желтую рубаху с черным драконом. Солдаты иногда выводили их на полустанках, в селеньях, и жители, завидев их, показывали пальцами, лопотали: пленные, пленные. Ника, щурясь, глядел людям в глаза. Он был Цесаревич от рожденья; он не переносил униженья. Но он понимал, что теперь надо молчать, так же, как молчали их конвоиры.

Они ехали путем, где не стреляли. Гул Войны откатился ближе к морю, а они направлялись на разбитом старом авто внутри страны, в царство суши. Иногда, правда, они переправлялись по мостам через неведомые реки — то узкие, то широкие, — но это было ночью, и она, как ни прилипала лицом к закопченному стеклу авто, не могла рассмотреть ни реки, ни берегов, смутно различая лишь освещенные факелами перила моста. Они катили в сердце Азии, и сухой ветер пустыни уже жег их лица сквозь приоткрытые боковые стекла машины. Когда и где закончится тюремный путь? Они не знали. Они положились на волю Божью. Однажды они остановились близ городской заставы. В мрачной, смрадной харчевне жирный хозяин, блестя глазками-иголками, поставил перед ними блюдо с жареными червями, и они, изголодавшись, ели — а что было делать? — ели, пока елось, и потом им дали запить непотребную еду сливовой водкой, настоенной на яде пустынной гадюки. Дурман проник в их усталые головы, им захотелось петь, танцевать. Она вылезла из-за стола, пошла вокруг стола, роняя стулья, отшвыривая их ногами, хлопая в ладоши над головой — это была ее цыганочка, ей казалось, она пляшет зажигательно, а на деле она смешно, нелепо качалась, пьяно подмигивала, грозила пальчиком, била себя по ляжкам, по щиколоткам, чуть не свалилась на замызганный пол. Жирный хозяин цыкал языком, хлопал в ладоши, топал ногой, подбивал плясать еще. Конвоиры прекратили веселье. Подхватили ее под мышки. Повели в авто. Ника и Георг, насупясь, шли следом, и руки их, во избежанье побега, были заломлены за спину и связаны крепкой пенькой. Девушку связывать было незачем. Эта не убежит. А побежит — ружье сдернуть с плеча, и выстрел в спину.

…о, Лесико, ты никогда не хотела умереть от выстрела в спину?..

…я знаю, что ни вода, ни земля, ни огонь, а…