— У, цацы, — Сковорода прищелкнул языком, на его губах вздулся розовый пузырь жвачки. — Дерут носы, как короли. Они и вправду думают, что они короли тусовки. Если этот Фрэнк, или как там его, якшался с Эминемом, это еще ничего не значит, я вон якшаюсь с самим Лехой Красным, и…

— Придержи болтало, Сковородка. — Инна дернула его за рокерскую косичку. — Что за кукла с ним?

— А, телка?.. Так это она и есть. Приколистка из Большого Нью-Йорка. Так называемая Джессика. Как она тебе? Ничего особенного, правда?

— Она поет? — Серебро оценивающе охватила ее глазами. — Или просто вертит задом?

— Подхрипывает этому синему. Довольно сносно. Ну, второй Тиной Тернер она, конечно, не станет, и все же… — Петька прищурился. — Все же, старуха, в ней что-то есть.

Они плыли в толпе, они выплыли над толпой — у Лехи в хате было устроено подобие сцены, — и музыканты из „Аргентума“ взгромоздили стулья повыше, и расселись, а Бес маячил над всеми, он тоже был высокий, как и этот заезжий гость, черный Фрэнк, — и эта телочка, подружка Фрэнка, непонятно как оказалась среди ребят, и ее пышные темные вьющиеся волосы в свете самодельных Лехиных софитов отдавали чуть в рыжину. Удар по струнам. Еще удар. Эта заносчивая мулатка открыла рот. Она запела.

Она запела, и Серебро стало все сразу ясно.

Ясно как белый день.

Никакие наши Земфиры, никакие американские Джоан Роуз этой дерущей нос нимфетке в подметки не годились. Ай да мулатка! Так режет и рубит — заслушаешься. О чем она поет?

Леха Красный ходил в толпе, прикуривал косячок, казалось, не слушал. На самом деле он слушал в оба. Поднимал втихаря большой палец, показывая его Сковороде. У Серебро плыл в ушах тягучий английский текст. Синий негр раскачивался вперед-назад, испытывая наслаждение от ее льющегося чуть хрипловатого голоса. Инна закрыла глаза, наморщила лоб. Кого, чей тембр напоминал ей голос шоколадки?

До нее дошло. Голос Любы Башкирцевой.

Голос Любы, так хорошо скопированный ее безумной подружкой, ее везунком, Алкой Сычихой, рыжей Джой.

— Эй, что, заслушалась? Во поливает американочка, — Сковорода ткнул ее локтем в бок. — Травку будешь курить?

— Давай. — Серебро протянула ладошку, Петька положил туда плотно набитый косячок. Она поднесла косячок к губам, огонек зажигался замотался перед ее носом. — Ты не умеешь, Сковорода. Разве так дают прикурить.

Она затянулась, продолжая слушать. Надменная мулатка поливала будь здоров. Тусовка притихла. Ребята из „Аргентума“ пыжились, старались не ударить в грязь лицом.

— Эта шоколадка — того парня?.. Черного?..

— Ну да.

— Значит, уже заколотая.

— Хотел подклеиться?.. Бабаевские шоколадки приелись?..

Серебро, куря травку, отвернулась от сцены, обежала глазами тусовку. Тусовка хороша тем, что всякий чувствует себя свободно. Человек нигде не свободен, а тут он дышит, двигается, мыслит или пребывает без мыслей, обнимается, отдыхает, плачет в углу, пьет, целуется так, как хочет; одним словом — живет, как должен жить. Везде и всегда ко всему принуждают. Тусовка — не принуждение. Тусовка — остров. Людей много, а как необитаемый.

— Попомни мое слово, Сковородка, — Серебро сбила пальцем пепел на истоптанный пол. — Девочку приметят. Ее изловят в Москве. Нью-йоркская, — она сплюнула, — пташка. Шире раскрывай ротик. Бес-то как уставился. Как медведь на мед.

Лица, руки, лбы, схваченные тугими повязками. Металлические заклепки на черной одежде, на кожаных браслетах. Мир перехвачен тугой хайраткой. Невозможно дышать. А где — возможно?!

— Мы везде в эмиграции, — пробормотала она. От выкуренной травки кружилась голова. — Мы везде чужие. Куда ни податься.

— Ты что, Серебро, бредишь?..

Она видела перед собой лица. Лица тех, кому она принадлежала. Кто брал ее. Кому она продавалась. Кто владел ее жизнью. Лицо Сим-Сима. Лица клиентов. Лица любимых, сгоревших в печи времени, как черные дрова, как головешки. Она не видела лица мертвого Сим-Сима. Видела только Алка.

Музыканты, горбясь над инструментами, взяли последний аккорд, долго вслышивались в него, прижав к гитарным декам потные лбы. Лица вокруг гасли и вспыхивали. У этой мулатки кошачье лицо. Вот-вот протянет лапу и оцарапает. А негр трясется над ней, будто она — алмаз. Ну да, он понимает, что девка — кайф, что на ней можно сделать горы гринов.

Фрэнк, держа за руку шоколадную девчонку, подошел к Сковороде. Серебро заметила, что у него между черных ключиц, из-под расстегнутого воротника ковбойской рубахи, просвечивал медный крест. „Будто православный“, - подумала она.

— Оh, hi! Glad to see you. Is it your girlfriend? — Негр кивнул на Инну. — She’s so cute. How do you find mine? I’m gonna recommend her for one cool show.

— Wow, wouldn’t you tell me where?

— To „Lubin Carnival“, to Yuri Belovolk.

— That’s good. This time Belovolk wants to install some good rock to the „Carnival“. He’s right that thinks this thing will make their dull and boring stuff alive. Rock is life. We create music of the future. And they…