Конан в ошеломлении держал щит перед собой как большое блюдо, а на нем, между двух золотых аквилонских львов, огромной каплей крови багровело Сердце бога, магическая искра, озаряющая тьму, в коей равно были заключены спасение и проклятие; великий талисман, пришедший издалека, из неведомых пространств и древних времен. На мгновение королю почудилось, что в мерцающей его глубине всплывают образы тех, кто пытался похитить или защитить сокровище: хищная физиономия Каборры, глуповатая - Лайоналя, надменная - Мантия Кроата, невозмутимая - Минь Сао; маячили там и одутловатое насмешливое лицо шемита Сирама, и строгие глаза Хадрата, жреца Асуры, и бледные щеки ювелира Фарнана, и смуглый лик Паллантида, и жуткое виденье твари из подземелья под тарантийским святилищем. Всех, всех показал ему магический камень, а последним, затмевая череду иных обличий, всплыло лицо королевы, и Конан будто бы вновь услышал ее слова: "Ты замыслил великое, муж мой, так будь же осторожен! И знай, что враги наши многочисленны и коварны, и они не дремлют! Им не сломить нас силой; значит, жди какой-то хитрости. Любой! Чародейства, измены, кражи!"

Но королева защитила талисман. Защитила от всего - от злого чародейства, от измены, от кражи! Спрятала так, как может сделать лишь мудрая женщина, чей разум опережает и коварство мага, и ловкость вора, и грубую силу грабителя, и мощь демонической твари.

Он поднял взгляд на Зенобию, будто вопрошая - что ж ты мне не сказала, красавица моя? Почему заставила тревожиться? Почему не объяснила прямо, но лишь намекнула на добрые свои предчувствия? Почему? Почему?..

Но Зенобия лишь молчаливо улыбалась в ответ, и магия алых ее губ и сияющего торжеством взгляда пробудила в памяти Конана другие слова, сказанные шемитом Сирамом, хитроумнейшим из хитроумных. Что он толковал о тайнах и секретах? Что тайна, о которой знают четверо, трое или хотя бы двое, не тайна; тайна лишь то, о чем знал ты один, да забыл! Вот и Зенобия забыла; забыла до этого мига, чтобы вручить ему тайну как драгоценный дар, достойный короля. Был, правда, человек, разгадавший ее секреты и хитрости, но и он промолчал, схоронив тайну в своей необъятной утробе как лакомое блюдо. И это доказывало, что среди мужчин тоже встречаются мудрецы.

Конан поднял щит, коснулся талисмана, и в глубине его вспыхнул багровый огонь. Сияющий шар, источник космической мощи, похожий на огромный драгоценный рубин, запульсировал и замерцал ослепительным светом; живое пламя билось в нем, вздымалось над тысячами граней словно струя алого неиссякающего гейзера, соперничая яркостью с утренним солнцем. Кровавый луч потянулся к югу, пал на офирский рубеж, пронизал незримую границу, пролетел над Офиром, над Кофом, над Шемом, пронесся алой молнией над водами Стикса и, магическим предвестнико грядущего, пал на Стигию.

Солдаты взревели, но голос Просперо перекрыл шум, грохот и лязг острой стали, звенящей о щиты.

– Аквилония, вперед! - ревел полководец.

– Аквилония, вперед! - вскричал Паллантид; смуглое лицо лицо его сияло, зубы щерились в хищной улыбке.

– Аквилония, вперед! - повторил Конан, владыка и повелитель, господин над жизнью и смертью, избранник богов.

Потом он склонился в седле, поцеловал тонкие пальцы своей королевы и махнул рукой. Громами Крона грохнули барабаны, протяжный стон боевых труб взвился к небесам; колыхнулись знамена, затрепетали вымпелы на длинных пиках, засверкала на солнце бронза и сталь, заржали кони, и мерный топот тысяч копыт и подкованных железом сапог разнесся над равниной.

Армия Конана, аквилонского короля, двинулась на Ианту.