Я так люблю тебя, что я опьянела. Я опьянела и охмурилась тобой; я, железная баба, я, сама себе царица, я, не спавшая с мужиком более одной ночи, я брежу тобой, я хочу тебя всегда, ты всегда во мне, твой железный жезл, твой солдатский штык, твой могучий уд — мощный и неутомимый, как ты сам. Ты сплотил вокруг себя молодежь. Ты научил ее лозунгам и знакам. А большему, рассудил ты, и не надо ей учиться — для того, чтобы идти на штурм. Ты многое знаешь в психологии масс. Ты не читал Юнга и Фромма, но ты пришел к их истинам. Ты отлично, как на скрипке, играешь на коллективном бессознательном, и у тебя оказался абсолютный слух, поэтому ты и стал Вождем. Спи, мой Фюрер! У тебя уже есть жена. Я твоя жена, и я сделаю все для тебя. Я расчищу тебе дорогу. Я проложу тебе путь. Дорога, по которой идет мой Вождь, должна быть широкой и свободной.

* * *

— Ты! Зубрила! Баскакова убили!

Да ну, иди ты…

Завтра похороны! Тайные…

Какое тайные, во всех газетах точно вой поднимут… журналюги набегут…

Эй, Фарада! Фарада, ты слышал? Роста кокнули!

Он же с пистолетом везде ходил… как не отстрелялся…

Если тебе вмажут в затылок маслину и твои мозги брызнут в стороны — как ты, с позволения сказать, отстреляешься, фраер?!..

Баскакова убили вчера. Все скинхеды узнали об этом сегодня.

По восстановленным сведениям, Баскаков поздно вечером возвращался из гостей, от философа Дмитрия Васильчикова. Недалеко от его дома нашли его тело с простреленной головой.

Скинхеды переговаривались меж собой: ну что, теперь враги торжествуют, погиб один из генералов святого войска, да еще какой — самый фанатичный, самый крутой… Люкс тупо глядел в стену Бункера. Фарада ковырял носком стоптанного «гриндерса» грязный, давно немытый пол. Полы здесь мыла эта покладистая слепая девушка, Дашка. Дашка куда-то исчезла. Куда? Мало ли куда может исчезнуть девчонка. Может, ее похитили и увезли к кому-нибудь, к богатым браткам, на дачу, и сейчас с ней развлекаются бандиты и воры в законе. А может, она упала с эскалатора, сломала ногу и лежит в больнице. Где этот ее парень, Чек?.. А, Уродца тоже давно не видать. Слиняли, значит, оба. Да у них любовь, братцы!.. У нее, может, и любовь. А у Чека — игрушки. Он не спятил, чтобы молодую жизнь с бабой связывать. Еще нам столько сделать надо! Еще все только начинается! Начинается, как же… После Хрустальной ночи все и началось… Да тут же и кончилось… Сколько наших под следствием… И — все — вроде бы коту под хвост… Не под хвост! Все почуяли, на чьей стороне сила! Мы показали силу! Мы продемонстрировали ее! А дальше…

А дальше — назавтра — были похороны Баскакова. Черный гроб с телом убитого стоял в Бункере, в концертном зале, на возвышении, наспех сколоченном из старых ящиков и прикрытом куском черного штапеля. Жуткие шрамы на щеке, на лбу и подбородке покойного странно, резко побелели на темном, будто загорелом, лице. В сложенные на груди грубые руки всунули железный крест. Баскаков лежал как живой, будто бы сурово, сердито хмурясь. Казалось, он сейчас встанет и крикнет: «Идиоты! Не слушаете кадрового военного! Все делаете неправильно, скоты!» Зубр наломал ночью в парке еловых ветвей, набросал на гроб и на пол Бункера. Хайдер сказал речь. Рубленую, короткую, жесткую. «Помните о силе. Помните: сила мораль людей, отличающихся от покорных скотов. Она же и ваша мораль. Хайль!» Все вскочили, протянули руки вверх и вкось. Со стороны казалось — сквозь глухой герметичный потолок Бункера разом, из внезапно образовавшегося отверстия, ударили косые живые лучи.