— Нет, не так, — пробормотал Терехов. Все действительно было не так, хотя, если рассуждать определенным образом и знать все, что случилось потом, то интерпретация Жанны Романовны выглядела вполне логичной. — Я не украл текст, мне его навязали.

— Вы опять клоните к тому, что у вас не было выбора, — сказала Синицына. — Опять говорите о ком-то третьем… Отбросьте это звено. Не было его. Это ваша фантазия. Вы все проделали сами.

— Я не знал вашего…

— Вы были у него! Думаете, я этого не знаю? Вы были у него несколько дней назад, накануне выхода романа из печати.

— О чем вы? — удивился Терехов. — Я? Был у вас?

— У Эдика.

— А вы… Если он ваш муж…

— Мы обсуждаем наши отношения?

— Я не знал вашего мужа! Я не был у вас дома! Никогда! — Терехов не заметил, как перешел на крик, официант уже спешил к их столику, а метрдотель, стоя у выхода в кухню, подавал какие-то знаки — видимо, призывал к спокойствию.

В зале прекратился стук вилок и ножей, стих монотонный гул разговоров, и Терехов почувствовал себя будто на лобном месте, голова его лежала на плахе, он не видел палача, но ощущал его присутствие, его тяжелую походку, под ним прогибались доски настила, а холодная сталь меча на мгновение коснулась затылка, будто человек в красном примеривался для точного удара.

Видение было мгновенным и исчезло, когда подошедший к столику официант спросил, все ли в порядке.

— Да-да, — Синицына одарила официанта странной улыбкой, — принесите нам еще по чашечке кофе, пожалуйста.

— Я все надеялась, что в вас заговорит совесть, — сказала она, когда официант отошел, а гул разговоров в зале возобновился. — Я думала, что… Ну хорошо. О вашем посещении я узнала от соседки после того, как… Когда Эдика не стало.

— Я никогда не был… — Терехов не закончил фразу. Он знал, что не был знаком с Ресовцевым, но убежденный блеск в глазах Жанны Романовны свидетельствовал: она верила в то, что сказанное ею — правда. И спорить бессмысленно. Он был у Ресовцева? Пусть она докажет.

— Вас не было дома, когда я… приходил к вашему мужу? — выдавил Терехов.

— К сожалению. У нас с Эдиком были особые отношения, вас они не касаются ни в коей мере, — сказала Синицына, подняв на Терехова тяжелый взгляд. — Меня не было дома весь вечер, и Эдик ничего не сказал о вашем посещении.

— Так почему же вы…

— Когда это произошло… Была милиция, следователь, они опрашивали всех, соседей тоже… Я слышала, как Лидия Марковна… она живет этажом ниже… сказала, что вечером у мужа был посетитель. Милицию это не заинтересовало, они хотели знать, что происходило в день, когда… Я потом зашла к Лидии Марковне, и она мне описала… Это были вы! Среднего роста, лет тридцати пяти, серый костюм — вы и сейчас в нем, — зеленая рубашка в светлую полоску и бежевый галстук — тот, что сейчас на вас. Волосы черные с проседью, зачесаны на косой пробор… Большой нос с горбинкой… Гладко выбрит…

— И все это вам сказала соседка? — иронически поинтересовался Терехов. Конечно, Синицына просто описала то, что видела, правда, рубашка на нем сейчас была бежевая, но зеленая действительно висела на плечиках в шкафу, откуда эта женщина могла знать о ее существовании? Впрочем, даже сказав наобум, она вряд ли ошиблась бы — у всякого мужчины есть в запасе рубашка зеленого, модного нынче цвета.

— Все это мне сказала соседка, — повторила Жанна Романовна. — И еще сказала, что пришли вы примерно в восемь часов, в руке у вас был черный кейс, вы долго звонили в дверь, а Эдик в это время дремал и открыл не сразу. Вы пробыли у него около часа. Ушли в начале десятого.

— Все это время ваша соседка смотрела в дверной глазок? — Терехов пытался свести разговор к шутке, но иронию Жанна Романовна не воспринимала.

— Нет, — сказала она, — Лидия Марковна услышала, как хлопнула дверь, и выглянула посмотреть — из чистого любопытства.

— Господи, — пробормотал Терехов. — Что же это происходит на свете? Все слова… Ваши слова, мои слова…

— А есть еще «Вторжение в Элинор», тираж пятнадцать тысяч, — напомнила Синицына. — И Эдуард Викторович Ресовцев, которого хоронят послезавтра в три часа. Вы придете?

Вопрос оказался для Терехова неожиданным. Он не думал о том, что самоубийцу, возможно, еще не похоронили. Прийти на похороны? Только не это! И вообще нужно заканчивать с этой сюрреалистической ситуацией. Почему он пошел на Шаболовку? Чтобы узнать, кем на самом деле был Ресовцев. Это он теперь знал. И достаточно. Хватит.

Терехов поискал глазами официанта, жестом попросил счет, бросил на принесенную тарелочку сотенную бумажку, поднялся и пошел к выходу, не взглянув на Жанну Романовну, сидевшую неподвижно и будто потерявшую всякий интерес к происходившему.

Он сел в первый же троллейбус, шедший совсем не в ту сторону, куда ему нужно было ехать, забился в угол, закрыл глаза.