Дальше дело пошло проще — выехать из лощины с противоположной от загонщиков стороны и направить коня именно туда, куда облава Мишку и гнала. Была, конечно опасность, что капище Перуна окружено какими-нибудь ловушками, чтобы посторонний туда просто так пробраться не мог, но Мишка рассудил, что конь должен знать дорогу сам. В конце концов, остальных опричников, удостоившихся прохождения обряда инициации, уже давно переловили — Мишка-то понимал, что именно происходит и действовал с холодной головой, а остальные ребята, под действием мистических страхов, наверняка убегали по прямой, и были быстро пойманы. Значит, конь Тихона этой ночью проделал путь на капище, как минимум, четыре-пять раз, если не больше. Отчетливо видимая полоса взрыхленной копытами хвои уводила из сосняка в темную чащу смешанного леса. Мишка въехал под тень деревьев и, «взбодрив» коня пятками, отпустил поводья.

— Давай теперь сам, ходил тут уже. Вперед, скотина!

* * *

Конь действительно сам пришел туда, куда и требовалось — сначала Мишка разглядел впереди зарево от большого костра, а через некоторое время и тын, окружавший капище. Перед входом Мишка задумался. Ворот не было, просто края тына заходили один за другой, кони не были привязаны снаружи, значит, можно было въезжать верхом, но возможно это разрешалось только посвященным воинам? С другой стороны, иначе, чем пешими, да еще и под конвоем, неофиты сюда не попадали.

«Так въезжать или заходить пешком? А не заглянуть ли сначала внутрь?»

Высота тына позволяла, и Мишка, встав ногами на седло, заглянул за ограду. Долго разглядывать открывшуюся картину не получилось — конь Тихона, не приученный к подобным упражнениям, шагнул в сторону — но хватило и увиденного. Большой костер, всадники в личинах, неподвижно застывшие в седлах, некто с медвежьей шкурой на плечах, стоящий перед деревянным идолом Перуна, отроки, жмущиеся в сторонке, сбившиеся в кучу, как испуганные овцы…

Что-то «царапнуло» сознание, что-то было «не так». Мишка прислушался — не уловил признаков приближающейся погони и снова внимательно осмотрелся. Место, как и положено, было глухое, на кольях тына висят медвежьи черепа, внутри идол, перед ним жрец…

«Стоп, сэр, а почему вам вдруг вспомнилось слово „жрец“, а не „волхв“? Ну, во-первых, волхв Перуна здесь — на землях поклонников Велеса — нонсенс. Во-вторых, очень сомнительно, что ратнинская сотня сто лет назад приволокла такого волхва с собой — шли же христианство насаждать… каша какая-то получается. И потом, медвежья шкура… волхвы-то в белых плащах ходят, или это не обязательно? Шкура выделана так, что на голове у жреца надета медвежья голова, и он смотрит изнутри раскрытой пасти — между верхней и нижней челюстями. Что-то вы, сэр Майкл, такое в кино видели, и сюжет был о скандинавской истории. Совсем ни в какие ворота не лезет!

Кстати о воротах! Их, почему-то совсем нет и… вот оно! Нет ощущения древности, таинственности и, как принято говорить, „намоленности“ места. Точно! Тын какой-то несолидный, словно поставлен наспех или временно, хотя стоит, судя по виду, не один десяток лет. И идол тоже, какой-то „свеженький“ — вовсе не столетний мореный дуб, больше похоже на новодел. Это что же, Ратное, раз в три десятка лет, переезжает на новое место, и вместе с ним переезжает капище? Но такого не бывает! Капища стоят веками!

Жилья для волхва нет, только навес над идолом. Значит, некто, исполняющий роль жреца приходит сюда только во время церемоний? А где же он обретается постоянно, неужели в Ратном? Так может, это кто-то из ратников?