— Двоих на крышу вон того дома, да поаккуратнее, чтоб не свалились. Пятерку — в дозор на дорогу, пусть трое доедут до поворота, а двоих поставят так, чтобы их с крыши видно было. И еще… подойди-ка.

Роська подъехал вплотную к старшине и, вопросительно изломив бровь, склонился с седла.

— Если попадутся беглецы, — негромко сказал Мишка — не гоняйтесь за ними, пусть донесут до Журавля весть, что нас всего лишь полсотни. Но и просто так вслед не пяльтесь, а то не дай бог догадаются, стрельните в них, чтобы болт рядом пролетел, по веткам или кустам прошел — шуму много, толку мало. Понял?

— Понял… а если… — Роська замялся, сам видимо плохо представляя, что такого особенного может случиться.

— Рось, ну какое может быть «если»? Ты что, думаешь беглецы на вас напасть осмелятся?

— Нет… но все-таки…

— Не валяй дурака! Отрокам все, как следует, разъясни и отправляй.

— Слушаюсь, господин старшина!

На Мишкин приказ: «Ты, ты и ты, встать!» отреагировала только одна женщина — та, которой мишка всучил люльку с младенцем, остальных пришлось поднимать за шиворот. Отправив их в дом, в который загнали всех детей, Мишка подошел к Матвею.

— Моть, что тут?

— У этого рука и по морде ведром получил, у этого ребра, вроде бы, два — на нем куча народу ногами потопталась, у этого нога и вообще зашибся. — Матвей, не глядя на Мишку потыкал указательным пальцем в раненых.

— А чего они тут лежат? В дом бы отнести…

— Алексей не разрешил! — По голосу Матвея чувствовалось, что ему сейчас не до разговоров. — Говорит, что дома сначала проверить надо. Слушай, Минь, дай еще пару человек в помощь, мне же еще полоняников раненых смотреть надо.

— Сейчас, Моть, отроки освободятся, я тебе кого-нибудь пришлю.

Отроки, охранявшие сидящих на земле женщин, действительно должны были освободиться — для полонянок очистили от всякого хлама какое-то несуразное, покосившееся строение непонятного назначения, но достаточно просторное, чтобы туда поместились все. Женщин, кого окриком, кого пинками, подняли с земли и погнали к распахнутым дверям. Матвей, оторвавшись от раненых, внимательно смотрел на проходящих мимо него баб и девок, время от времени указывая на кого-нибудь из них пальцем:

— Эту оставить, эту оставить… оставить, я сказал! Не видите: голова в кровище?!

На земле осталось лежать несколько женских тел, и Мишке даже не хотелось выяснять: убиты они или только потеряли сознание. Настроение и без того было, отнюдь, не радужным, а тут еще трое раненых, как командовать дальше, непонятно, и вообще: Младшая стража, во главе со своим старшиной, занималась сейчас тем, чем в исторических книгах и фильмах занимались исключительно отрицательные персонажи. Все, вроде бы, понятно: XII век, захват полона, грабеж захваченного селения — обычное дело со всеми сопутствующими жестокостями и перегибами, но на душе было как-то муторно. Все воспитание русского, советского человека мишкиного поколения, с младенчества было «заточено» на сопротивление захватчикам и освобождение угнетенных — начиная с детских сказок и школьных уроков истории, и кончая воспоминаниями родителей о недавно отгремевшей Отечественной войне.

На хуторе Мишка себя захватчиком не чувствовал, может быть потому, что пьяные стражники ассоциировались у него с чем-то, вроде полицаев, а сейчас… Тупо сидящие на земле окровавленные женщины, брошенный в доме младенец… а дальше, ведь, пойдет откровенное мародерство — острог сначала зачистят от немногих спрятавшихся жителей, а потом пойдут по домам, собирая все, что покажется ценным, и уже после того, как нагрузят телеги и вьюки добычей, полоняникам разрешат собрать оставшиеся пожитки.

Так Алексей объяснил последовательность действий еще на «предварительном инструктаже», и уже тогда Мишка понял, что руководить этим «процессом» ему не по душе, а сейчас на поверхность сознания, в очередной раз, вылезло ощущение чуждости и нереальности происходящего.

«М-да, сэр, как сказал однажды Остап Бендер: „Киса, мы чужие на этом празднике жизни“. Для всех присутствующих, происходящее, пусть жестокая, но понятная реальность жизни, а вы, сэр, тут как белая ворона в стае. Придется вымазаться под общий цвет, иначе заклюют. Се ля ви, туды ее в качель!»

С облегчением ощущая, как поднимающаяся изнутри злость смывает «гуманистические терзания», Мишка нашел глазами Артемия и распорядился:

— Урядник Артемий, дать двоих в помощь лекарю!

— У меня и так двое раненых! — попробовал возражать Артемий, но Мишка не стал слушать:

— Выполнять!

— Слушаюсь, господин старшина!

— Старший урядник Дмитрий!

— Здесь, господин старшина!

— Сейчас наставники пойдут дома проверять, выдели каждому по пять отроков. Первый десяток не трогай — от них выставлены дозорные.

— Слушаюсь, господин старшина!