1 августа 1914

Идеально подошла много нашумевшая в шестидесятые в США и Западной Европе книга вдумчивой публицистики Барбары Такман «Августовские Пушки» о первом месяце той страшной войны. Разумеется, в громадном моем предисловии к ней не говорилось ни слова о Солженицыне. На фоне книги Такман, отражавшей новейшие достижения западной историографии, написанное им, выглядело легковесным историческим анахронизмом, крайне тенденциозным, что не могли не видеть не только специалисты, но и широкий читатель. Что не замедлили отметить у нас, сразу введя в научный оборот труд Такман. Даже в комментариях к специальной монографии прославленного стратега Б.М.Шапошникова, вышедшей под наблюдением Маршалов Советского Союза А.М.Василевского и М.В.Захарова, констатировалось: «Громадную победу в этой битве (Галицийской) объективные историки ставят выше той, которая досталась немцам в Восточной Пруссии. Автор книги «Августовские Пушки» Барбара Такман, например, пишет, что в Галицийской битве русские «нанесли поражение австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, от которого она никогда уже не оправилась». (Книга «Августовские Пушки» вышла в свет в 1972 г. в издательстве «Молодая Гвардия».) «

При подготовке ее к изданию в 1972 г. у меня впервые рассыпались иллюзии о всемогуществе КГБ, оказалось, что комитет не запрограммирован на конструктивную работу. Стремительный перевод и публикация книги оказались возможными только на моих личных отношениях. Не скажу, чтобы это открытие обрадовало меня…

Андропов, прочитав увлекательную книгу Такман, радовался как дитя, разве не пускал ртом пузыри. Встреча с ним вскоре после выхода «Августовских Пушек» врезалась в память. Низкое зимнее солнце подсвечивало белые шторы на ряде окон кабинета. Председатель, посверкивая очками, в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много, со смаком говорил об идеологии. Странный свет придавал какой-то оттенок нереальности его словам. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми. Поняв, куда он метит, я мысленно причислил себя к «достойным людям», на всякий случай надул щеки и выпятил грудь. Конечно, он горячо, щедро одобрил мое предисловие к книге Такман и не одобрил, что оно подписано псевдонимом.

По мере того, как Председатель увлекался, открывались такие грани «достойных людей», которые не могли не повергнуть в крайнее изумление. Он, пожалуй, весело сообщил, что великий Тургенев после плодотворной службы в императорском политическом сыске, провел многие годы за рубежом главой российской агентуры в Западной Европе, как я понял, был жандармским генералом. Все это так поразило меня, что я не переспросил, когда именно Тургенев поступил в отдельный корпус жандармов и где хранил мундир и награды. Андропов отпустил несколько едких шуток насчет «крыши» Тургенева — Полины Виардо. Его рассказ как молния осветил эту историю, расставил все по местам. Мне всегда представлялась малоправдоподобной страсть дворянина, аристократа, мыслителя, эстета к заграничной бабе. Государственные интересы России – дело иное. Мигом пришла на память политическая направленность тургеневского творчества, бескомпромиссная и изобретательная борьба с «нигилистами», невероятный интерес к российской эмиграции, контакты с Герценом и прочее в том же духе.

Мой собеседник назвал среди заслуженных рыцарей политического сыска еще Белинского и Достоевского.

Что до «неистового Виссариона», то его сообщение убедительно осветило, почему гонимый «демократ» проживал в квартире в фешенебельном доме чуть не насупротив Зимнего. А его вендетта против замечательного писателя Бестужева-Марлинского, определенно зашедшая за границы приличия! О Федоре Достоевском помолчу, стоит ли углубляться в извивы души не совсем здорового человека. Как я понял Андропова, эта троица не покладая рук пыталась содействовать стабилизации политического положения в тогдашней России. Засим последовали уже знакомые речи насчет разрыва между властью и гражданским обществом. С чем я и был отпущен подумать на досуге.

Я взял за правило не обсуждать сказанное Андроповым с Бобковым и обратно, главным образом потому, что свято верил, и думаю не ошибался, — длинные уши подслушивающих устройств наличествовали и в их кабинетах. В случае с классиками российской словесности, не уточняя источника, все же осведомился о Тургеневе. Бобков сухо ответил: «Это широко известно». Надо думать, в сферах, недоступных литературоведам.