1. Хроника одного полка. 1915 год

– Кержаки! С западу приехали, переселенцы, цельными сёлами! Оне все такия! Дуля в кармане! Тока, видать, братуха у «самого»-то – выродок, потому и ушёл на копи… Што ль, не выдержал карахтера. Теперя буит наш брат – рабочий!

Петрович, как он приказал себя звать, был важный, про таких драгуны говаривали: «На пьяной козе не объедешь!»

При упоминании дули в кармане Кешка чуть не рассмеялся, вспомнив соль, которую хозяйка-кержачка и вправду, что ли, прятала в кармане, только карман-то у ней был на спине или как?

К Иннокентию Петрович обращался – «служивый».

– Ну как, служивый? Што на войне? Каково?

Кешке не хотелось отвечать, в своих мыслях он был где-то на середине между Иркутском и своей Листвянкой, и ещё надо было – всё-таки он склонился к завету отца Иллариона – купить Марье гостинца… а вдруг всё, что его пугало, окажется неправдой? Но молчать было тоже нельзя, не по обычаю.

– Я эта, чё интересуюсь! – говорил Петрович и мял странную в его руках огромную чёрную казачью папаху. – Скока войне ишо длиться? Скока она ишо людей повыгребет?

Кешка не мог ответить на этот вопрос.

– Не наша это война, а инпериалистическая! – продолжал Петрович.

Кешка испугался: «Агитация!»

– Одначе скока ей ни длиться, а всё едино – конец! – наседал Петрович. – И што тогда?

Кешка не знал, что сказать, только в его душе стало подниматься негодование.

– А што, мы тогда зря погибаем? – тихо спросил он.

– А как ты, служивый, думаешь? Не зря? Тады ответь мне, за кого вы погибаете?

– За Расею! – ответил Кешка, ему стало обидно и захотелось дать слесарю в морду, но это тоже было не по обычаю, и скоро уже вот-вот Иркутск. – За царя!

– За царя аль за царицу? – Петрович ухмылялся так же, как на только что сошедших соседей-кержаков. Он пересел на их место и сейчас находился прямо против Кешки. Тут Кешка вспомнил взрыв под Осовцом и оторванную половину задницы казака, как его звали-то, Кешка запамятовал. «Минька, што ли?» Кешка заволновался, Петрович это увидел.

– Серый ты, Иннокентий, как есть серый, и погнали тебя царь с царицею на убой…

«И до тебя очередь дойдёт, – мелькнуло в голове у Иннокентия, – и попадёшь ты ко мне в эскадрон, а лучше к Жамину!» – и Кешка вспомнил Жамина на Тверском вокзале при револьвере и в солнцем сверкающих сапогах.

– Серым оно, конечно, проще, одначе война кончится, и тогда всё встанет на свои места, а ты ежли в живых останешься, не упусти случай, а найди возможность и разыщи меня, Петровича, в депо, мы тебя на путь истинный наставим, не дадим пропасть!

При этих словах Кешка загорелся и сжал кулак вмазать Петровичу по роже, но по коридору шли пассажиры на выход, среди них несколько товарищей слесаря, тот поднялся и стал нахлобучивать папаху.

– Прощай, служивый, и про мои слова не забудь! Будь здоров!

Кешка от невозможности побить нахального слесаря уставился в окно, в этот момент поезд дрогнул и остановился. За окном справа был Иркутский вокзал.

Иннокентий понял, что он бесповоротно прибыл, и сколько коня в морду ни толкай, а дальше стенки денника он назад не ступит!

Иннокентий явился к иркутскому губернскому воинскому начальнику и получил нагоняй за то, что не смог представить всех железнодорожных билетов от самого Полоцка. Начальник кричал, что его не интересует, на чём добирался вахмистр, и стучал кулаком по столу, что вместо отпуска он посадит Иннокентия Четвертакова под арест, и Кешка с трудом умалчивал, что он этого хочет больше всего на свете. Потом начальник утих, стал улыбаться, вышел из-за стола и пожал Иннокентию руку и сказал, что поздравляет его с «очередным Георгием», но вот, мол, беда, бумаги шлют-то, шлют, а медали – нет! Но, может быть, на обратном пути будет и медаль, и тогда начальник всенепременно её вручит герою-земляку. На проездном документе начальник поставил печать, написал дату: «21 октября 1915 года» и расписался, очень красиво, со множеством завитушек, от этих завитушек и от самого начальника благоухало, просто дышало одеколонами. После этого начальник отпустил и велел на обратном пути зайти и отметиться и обещал, что закажет Иннокентию, как «геройскому земляку», билет до самой Москвы.

Иннокентий вышел. Иркутск был ему знаком очень приблизительно, и Кешка пошёл в то место, которое он знал хорошо, – городской рынок.

Он шёл, осматривался, город казался ему совсем иным, чем он его помнил. Иркутск уже готовился к зиме, уже жители вставили вторые рамы, уже проложили между рамами вату, у кого была, или ветошь, скорее всего, уже заклеили окна полосками бумаги, спасаясь от ветродуев. Ангара текла спокойно, а в самых тихих местах слегка парила, свидетельствуя о том, что скоро придут морозы.