1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II

Первоприс.: О себе, о своем убеждении вы можете сказать… Вы говорите, что не принадлежали к этой фракции.

Подс. Рысаков: Но это будет голословное заявление.

Первоприс.: Впрочем, говорите так, как знаете, я вижу, что вы затрудняетесь, а это ваше последнее слово.

Подс. Рысаков: Я могу указать на то, что говорилось в номерах «Народной воли», что говорилось в последнем, 5-м номере о террористических действиях, о враждебном отношении верховной власти. Этому положению, по моему убеждению, по моему взгляду, я тоже не сочувствую. Я убежден, что явное восстание не может привести к цели… Террористические действия, систематизированный террор я всецело отрицаю. Затем относительно речи прокурора я высказать ничего не могу. Прибавлю только, что мой голос против террора не один — второй голос Гольденберга.

Подс. Михайлов: Так как мое развитие недостаточно, то я могу указать на заявление г. прокурора, что он показывает, что я принадлежу к социально-революционной партии… Я сознаюсь, что я принадлежу, но к той партии, которая защищает среду рабочих, а не к той, которая достигает цели переворота, потому что, если я недостаточно развит, я даже не имел об этом никакого понятия. Я это отрицаю. Кроме того, я могу сказать г. прокурору одно: он заявил, что эта идея — заблуждение. Но я не могу разъяснить ее, потому что я не могу ее определить по недостатку образования.

Подс. Гельфман: В защиту себя я ничего не желаю говорить. Но я хочу исправить некоторые указания защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь, объяснил, почему я была арестована, сколько лет просидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я была сослана в Старую Руссу, и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии «Народной воли». Я только рассказала ему о своей прошлой жизни, о прошлом аресте, что действительно я была арестована в 1875 году за то, что на моей квартире были получены письма, что у меня, по показанию хозяйки, собирались молодые люди. Вот те улики, которые существовали против меня в 1875 году. Я была арестована, просидела до 1879 года, я была сослана в Старую Руссу. Он меня спрашивал: почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург? Я ему говорила, что, когда я была освобождена от тюремного заключения и когда меня привезли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после 4-летнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому, что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила.

Подсуд. Кибальчич: О своем фактическом отношении к событию 1 марта я говорил раньше. Теперь, пользуясь правом слова, мне предоставленным, я скажу о своем нравственном отношении, о том логическом пути, по которому я пришел к известным выводам. Я в числе других социалистов признаю право каждого на жизнь, свободу, благосостояние и развитие всех нравственных и умственных сил человеческой природы. С этой точки зрения лишение жизни человека, и не с этой только, но и вообще с человеческой точки зрения, является вещью ужасною. Господин прокурор в своей речи, блестящей и красивой, заявил сомнение на мое возражение, высказанное ранее, что для меня, лично и для партии вообще желательно прекращение террористической деятельности и направление силы партии исключительно на деятельность другую; он выставил в частности меня и вообще партию лицами, проповедующими террор для террора, выставил лицами, предпочитающими насильственные действия мирным средствам, только потому, что они насильственны. Какая это странная, невероятная любовь к насилию и крови! Мое личное желание и желание других лиц, как мне известно, — мирное решение вопроса.

Первопр.: Я приглашаю вас касаться только вашей защиты.