10 гениев литературы

В ответ на взрыв восторга по поводу «Ста лет» Маркес вернулся к письменному столу. Решив, что на это раз напишет о диктаторе и диктатуре, он вместе с семьей на несколько лет переехал в Барселону, в Испанию, где последние годы доживала власть Франко. Впрочем, «первую версию "Осени патриарха" я начал в Каракасе в 1958 году, – писал Гарсиа Маркес. – Это было прямолинейное повествование от третьего лица о воображаемом карибском диктаторе, обладающим чертами многих реальных людей, но большей частью списанном с венесуэльца Хуана Висенте Гомеса [президент и диктатор Венесуэлы в 1909–1935 годах. – Прим. ред.] Я не сильно продвинулся в написании романа, когда поехал в Гавану в качестве журналиста, чтобы присутствовать на публичном суде генерала Фульгенсио Батиста, осужденного по всем видам военных преступлений. Суд длился целую ночь на переполненном стадионе и в присутствии журналистов со всего мира. На закате генерал был приговорен к смерти и расстрелян несколько дней спустя. Это был ужасный урок реальности, победившей непостоянство вымысла, который заставил меня поменять традиционную форму романа на душераздирающую и сложную, похожую на то, что мы пережили той ночью (например, старый диктатор на суде рассказал все о своей жизни за десять часов). Первые строки книги подсказал мне сам осужденный, когда поднялся на возвышение, ослепленный вспышками фотоаппаратов, и приказал: «Уберите с моего лица эти вспышки!» Очень скоро я понял свою ошибку. Внутренний монолог героя приговаривал мой роман к тому, что в нем будут только голос и размышления диктатора».

Как известно из различных интервью, замысел романа вырос из попытки чуть ли не всех крупнейших писателей Латинской Америки написать что-либо о диктатуре и власти. Мексиканский писатель Карлос Фуэнтес публично объявил о том, что каждый латиноамериканский писатель напишет роман о диктаторе своей страны для сборника с общим заглавием «Отцы родины». Кубинец Алехо Карпентьер опубликовал тогда роман «Превратности метода», парагваец Аугусто Роа Бастос «Я, Верховный». Венесуэлец Мигель Отеро Сильва начал писать биографию своего соотечественника Хуана Висенте Гомеса, которую так и не закончил, а аргентинец Хулио Кортасар собирал материалы о погибшей Эве Перон. Сам Карлос Фуэнтес готовил роман о генерале Антонио Лопесе де Сантана, который потерял всю Мексику и все золото Калифорнии в войнах с США и с царскими почестями захоронил собственную ампутированную ногу.

«Осень патриарха» отличается от других романов о диктаторах высокой степенью обобщенности. И дело, видимо, не только в том, что при распределении ролей Маркес остался без «своего» диктатора, но и в том, что миф о диктаторе создается всем народом, поскольку такова природа власти. Народная молва не только описывает тирана, но и творит, народ не только страдает, но и порождает его. Так и в случае с Генералиссимусом Времени Гарсиа Маркеса, который попытался рассмотреть его с различных точек зрения. Патриарх предстает как оборотень, ведь разные люди в зависимости от степени сопричастности к нему, осведомленности, пристрастности и образованности видят его разным, в разных местах и в разное время. В итоге Генералиссимус Времени узнаваем не только в любой стране Латинской Америки, но и в любой точке земного шара».

Затрагивая одну из самых больных тем мировой истории XX века, Гарсиа Маркес дает художественную жизнь таким ключевым и вечным темам, как перерождение революционеров, хам на троне, психология толпы, обожествляющей того, кто сумел добраться до власти. Особенно отчетливо в «Осени патриарха» прозвучала тема опасности, таящейся в самом народе-мифотворце. И «Осень» – как художественный анализ психологии тирании и послушной, доверчивой толпы – в этом смысле перекликается с «Великим инквизитором» Достоевского.

После прихода к власти в Чили режима Пиночета Маркес заявил, что дает обет «художественного молчания» до тех пор, пока диктатура не падет. Отречение Гарсиа Маркеса от художественной литературы продолжалось шесть лет, с 1975 года (выход в свет «Осени патриарха») до 1981 года (публикация романа «Хроника объявленной смерти»[46]). Данный писателем обет молчания лишь отчасти напоминал средневековый, поскольку в это время он активно использовал возможности публицистики в политических целях.