Если, что вполне вероятно, доктор Холл посещал своего тестя во время его последней болезни, он мог делать записи о развитии и лечении недуга, хотя, судя по его медицинскому дневнику, Холл больше интересовался случаями, оканчивавшимися выздоровлением, а не смертью. Единственное свидетельство об обстоятельствах смерти поэта извлечено из дневника Джона Уорда. Он был стратфордским приходским священником и лекарем, который наказал себе «внимательно прочесть шекспировские пьесы и быть сведущим в них», чтобы не оказаться «невежественным в этом вопросе». Уорд упоминает в своих заметках, что «Шекспир, Дрейтон и Бен Джонсон при весьма веселой встрече, кажется, выпили лишку, ибо Шекспир умер от лихорадки, которой он тогда же заболел».
Зимой 1616 года Шекспир вызвал своего поверенного, чтобы оформить завещание, а в марте он внес в него исправления. Необходимость исправлений была связана с браком дочери Джудит.
Первую страницу завещания пришлось переписать целиком, а на второй и третьей страницах были сделаны многочисленные поправки и добавления. Завещание Шекспира вызвало еще больше дискуссий и споров, чем история с женитьбой. Джозеф Грин, обнаруживший копию этого завещания в 1747 году, был весьма удручен своим открытием. «Завещательные отказы, содержащиеся в документе, – сообщает Грин своему другу, – несомненно, соответствуют его [Шекспира] намерениям; но манера, в которой они изложены, представляется мне столь непонятной и не соответствующей правилам, столь лишенной малейшего проблеска того духа, который осенял нашего великого поэта, что пришлось бы умалить его достоинства как писателя, предположив, что хотя бы одно предложение в этом завещании принадлежит ему».
Завещание Шекспира не является его последней поэтической волей, это скорее «характерное завещание состоятельного человека времени правления Якова I». Из числа своих наследников Шекспир первой называет Джудит, тщательно оговаривая условия получения денежной части завещания. Далее следуют менее крупные завещательные отказы. Шекспир оставляет 20 фунтов и свою одежду сестре Джоан Харт, которой разрешалось оставаться вместе с семьей в западном крыле дома на Хенли-стрит за номинальную годовую плату в 12 пенсов. Трем ее сыновьям завещано по 5 фунтов. Внучка – Элизабет Холл – получает всю посуду за исключением чаши из позолоченного серебра, доставшейся Джудит. Шекспир не забыл своего семилетнего крестника Уильяма Уокера, оставив ему 20 шиллингов золотом. Из тех, с кем он познакомился в Лондоне в течение тех лет, когда был в труппе лорд-камергера, а затем в труппе короля, он выделил троих, упомянув о них с любовью: «А также моим сотоварищам Джону Хемингу, Ричарду Бербеджу и Генри Конделу – по 26 шиллингов 8 пенсов на покупку колец». Поэт вспомнил и бедняков Стратфорда, пожертвовав им 10 фунтов стерлингов – достаточно щедрый дар для человека его достатка.
Единственный человек, о котором Шекспир, казалось бы, позабыл – это его жена, Энн. Впрочем, возможно, он не видел необходимости оговаривать для нее какое-либо особое обеспечение – английское общее право обеспечивает вдове пожизненную долю в третьей части имущества ее мужа. Однако в Стратфорде подобного обычая не было, и тот пункт завещания, который касается Энн, выглядит курьезно: «Сим завещаю своей жене вторую по качеству кровать со всеми принадлежностями (то есть драпировками, пологом, постельным бельем etc.)».
Этот пункт вызвал множество споров. «Он вовсе не забыл о своей жене, – писал Мэлон в XVIII веке, – сначала он забыл о ней, потом он вспомнил о ней, но так вспомнил, что только сильнее подчеркнул, как мало она для него значила. Он, таким образом (грубо говоря), обделил ее, только оставив ей не шиллинг, а какую-то старую кровать». Однако ученые, придерживающиеся иного мнения, также давно возникшего, утверждают, будто Шекспиры приберегали свою лучшую кровать для заночевавших гостей Нью-Плейс, и что менее ценная кровать была якобы и супружеским ложем. И так далее, и тому подобное. Проблема, возникающая в связи с этим пунктом шекспировского завещания, состоит в том, что такое невнимание к жене было необычным.
Некоторое недоумение вызывало то, что в завещании не упомянуты никакие книги или литературные рукописи. Однако это не так уж странно, как может показаться. Шекспир не располагал рукописями своих пьес – они принадлежали «труппе слуг Его Величества». Кроме того, в 1729 году Джон Робертс, называвший себя «бродячим актером», сокрушался о том, что «два больших сундука, полные неразобранных бумаг и рукописей Шекспира, находившиеся в руках одного невежественного булочника из Уорика, были разбиты, а их содержимое небрежно разбросано и раскидано, как чердачный хлам и мусор, о чем подробно известно сэру Уильяму Бишопу, и все это погибло во время пожара и разрушения города».