Как бы то ни было, если графиня Валевская действительно почувствовала себя оскорбленной, то это длилось недолго. Тем более что Наполеон (и это для него совсем не характерно, так как он уже давно ни у кого ничего не просил) начал умолять ее:
— Я знаю, ты можешь жить без меня. Я знаю, что сердце твое не принадлежит мне. Ты не любишь меня, Мария! Я это знаю, потому что ты искренняя и безыскусная. У тебя такое чистое, такое благородное сердце. Именно этим ты меня пленила, как ни одна из женщин. Но ты хорошая, ты добрая; твое сердце так благородно и так непорочно! Неужели ты захочешь лишить меня нескольких мгновений блаженства, которые я испытываю постоянно, когда нахожусь рядом с тобой? Ах, Мария, только ты можешь дать их мне! Для меня существуешь только ты, и меня все считают теперь самым счастливым человеком на свете…
Император говорил это так искренне, с такой горькой и печальной улыбкой, что Марию охватило странное чувство жалости к этому владыке мира, и она пообещала ему приехать в Париж.
Она прибыла туда в конце января 1808 года в сопровождении своего брата и служанки. Эту дату приводит нам родовой биограф Валевской — ее правнук граф д’Орнано. Кстати сказать, он же утверждает и то, что она пробыла в Париже до 1 апреля 1808 года, то есть до отъезда Наполеона в Испанию. Однако, по словам Мариана Брандыса, «существуют трудноопровержимые польские свидетельства, которые противоречат этому». Валевская не могла приехать во французскую столицу в последних числах января 1808 года, так как еще 29 января ее видели на балу в Варшаве. Точно так же не могла она и быть в Париже до 1 апреля…
Как бы то ни было, в Париже Наполеон устроил Валевскую в доме № 48 на улице Победы. Все заботы о ней он поручил своему самому преданному и самому надежному Дюроку. Тот оплачивал ее счета помимо той суммы, которую император определил ей в качестве ежемесячного пансиона.
Этот период времени Фредерик Массон описывает так:
«Отныне эта таинственная связь, — несомненно, прерываемая время от времени изменами со стороны Наполеона, но остающаяся сердечной привязанностью, — принимает такой странный характер, что если бы не были найдены несомненные доказательства ее существования, если бы сопоставление показаний различных свидетелей не позволяло связно установить весь ход событий, то нельзя было бы утверждать, что связь эта продолжалась, о чем, по-видимому, не знали даже самые осведомленные современники».
В Париже Мария вела скромный и уединенный образ жизни, никогда не пользовалась ложей, оставленной за ней в Опере. Если она и выходила из дому, то обычно поздно вечером, и лишь для того, чтобы отправиться к императору в тайные апартаменты дворца Тюильри.
Гертруда Кирхейзен пишет:
«Мария не злоупотребляла своим положением. Из понятного чувства деликатности по отношению к Жозефине она всячески старалась, чтобы ее отношения с императором не получили огласки, что было очень трудно сделать при дворе, где не было недостатка ни в сплетнях, ни в недоброжелательстве. И тем более заслуживает удивления то, что это ей вполне удалось. Ее образ жизни был слишком прост и непритязателен для того, чтобы возбуждать какой бы то ни было интерес. Все ее желания и помыслы принадлежали возлюбленному, которому она хранила полную верность и преданность и к которому питала самую нежную привязанность. Она не была любительницей удовольствий, и в этом отношении даже легкомысленный Париж не имел на нее никакого влияния».