10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

Сигма считал, и не без оснований, что русская революция – это мерзость и безумие. И потому не стеснялся преувеличивать ее ужасы. Страницы «России» заполняли столбцы телеграфных сообщений со всей империи, где под заголовками «Революционные убийства», «Бомбы», «Жертвы революции» преступления на политической почве смешивались с обычной уголовщиной. Но и без того размах «мести народной» вызывал оторопь.

Всеобщего восстания и государственного переворота не произошло. Мятежи солдат и матросов в отдельных гарнизонах на Балтике были подавлены. Деревня еще волновалась, но усмирялась силой и словом (выкупные платежи за землю отменялись, был издан указ о выходе крестьян из общины). Социалистические партии получили возможность легальной работы в Государственной думе. И тогда непримиримые борцы за свободу перешли к индивидуальному террору. Вот революционная калькуляция 1906 года: 738 должностных лиц убито, 972 – ранено. Покушались на всех служителей царизма, от городовых до генерал-губернаторов. 21 декабря боевик-эсер застрелил петербургского градоначальника, спустя неделю был убит главный военный прокурор империи. Николай II, принимая Столыпина с докладом, заметил с горькой иронией, что на высших сановников охотятся как на куропаток. Премьер-министр ответил: «Ваше величество, идет гражданская война, которая пока что полностью в стране не закончена». В августе 1906 года по инициативе главного военного прокурора, поддержанной императором, Совет министров принял положение о военно-полевых судах. Для ускорения кары в случае явной виновности в нападениях на должностных лиц, убийствах, грабежах или же подготовке этих преступлений (революционные экспроприации были отдельной бедой: за год, начиная с октября 1905-го, совершено 940 ограблений финансовых учреждений, ущерб исчислялся миллионами рублей). Суды действовали до апреля 1907 года и вынесли 1102 смертных приговора, две трети из них привели в исполнение. Такого размаха казней Россия не знала с Пугачевского бунта.

***

Что думал о происходящем Василий Янчевецкий, веривший, что «нет ничего выше протеста во имя убежденной идеи»? Он ничуть не сочувствовал борцам за народное счастье. «Русские революционеры работают не за объединение, укрепление России, а за ее распадение, ее ослабление… Вся русская революция, подлая, грабительская, воровская, полна нарушения всех христианских заповедей и заветов, прежде всего потому, что русские революционеры не христиане, среди них слишком много врагов Христа, а остальные – люди без веры, как и без какой-либо любви к ближнему… Революционные бесчинства свою положительную роль сделали – они показали всю сладость мирного порядка» [5].

Выпускающий редактор – работа ночная (печать газеты завершалась в четыре часа утра). От выпускающего, в конечном счете, зависело, что и как будет опубликовано в свежем выпуске. Но Янчевецкий не может не писать. Время от времени, иногда под псевдонимом В. Ян, он публиковал в «России» рассказы-воспоминания и заметки на самые разные темы – освоение Сахалина и благоустройство Петербурга, современная педагогика и работа Государственной думы. Янчевецкий не может не странствовать. Весной 1907 года вместе с экспедицией Главного управления землеустройства он отправился на север, в плавание по Ледовитому океану к устью Печоры, а осенью со своей семьей – на юг, в путешествие по Средиземному морю от Константинополя до Бейрута и Каира.

«Я много читал, много учился и много путешествовал, – напишет он через несколько лет в журнале, который придумает для гимназистов. – И все мне кажется мало, и я продолжаю и читать, и учиться, и путешествовать, потому что наша душа ненасытная, нам все хочется узнать, весь этот бесконечный мир, и сама смерть как будто бы не может остановить нашу жажду знаний» [6].

Он по-прежнему романтик, сторонник «светлого, эллинского взгляда на жизнь», мечтающий о прогрессе. На первую книгу стихов декадентского поэта Андрея Белого Янчевецкий отозвался положительной рецензией: «Современный поэт живет в нервном шумящем городе, и живет всеми нервами, всеми волнениями этого человеческого муравейника. Здесь нельзя сочинять сонеты и стансы по трафаретке – здесь поэт есть эхо бурной жизни города». И вместе с тем Василий Григорьевич болезненно реагирует на размах общественных свобод, неизбежный после снятия запретов: новая литература и пресса заражены злобой и пессимизмом, свобода совести граничит с нигилизмом. «Требование нравственности в жизни скоро заставит и политические партии быть абсолютно честными и в программах, и в действиях… Это возрождение нравственности осудит черным укором всех кадетов, которые из-за заигрывания с левыми не решились высказать свое порицание убийцам и грабителям. Это же требование доброты и честности укажет соответственное место тем левым партиям, которые пользуются кровавыми деньгами…» [7].

Искренне, но несколько наивно. Парадокс: искренность и вера подводят Янчевецкого, когда он берется рассуждать на политические и социальные темы.