100 лет без любви

— Как живешь, Вера? — спросил он, а у меня горло перехватило от нахлынувших чувств. Оказывается, ничего не прошло, все живет во мне, только схоронилось где-то глубоко-глубоко. — Счастлива ли ты со своим мужем?

Не стану я с ним обсуждать Григория. Не заслужил он такого позора.

— Он хороший, добрый…

— Любишь его?

Что же ты за человек, Ваня? Как можешь задавать такие вопросы?

Я молчала и думала, стоит ли уйти прямо сейчас или постоять еще немного. Не гнева отцовского боялась, а своей реакции. Ну как не совладаю с чувствами и брошусь ему на шею? Тогда мне одна дорога останется — в омут с головой. И не страшит меня омут, все равно жизнь немила. Но не имею права я губить еще не родившуюся жизнь.

— Молчишь? Ну, молчи, молчи… Не могу без тебя, Верка, не могу, — схватил он меня и прижал к себе. — Убью я его!

— Пусти, Вань. — Губы одеревенели и слушались с трудом. Руки висели, словно плети. — Пусти!

Повторять не пришлось, Иван отпустил меня и даже отошел на шаг.

— Не бери грех на душу. Оставь его и меня. Ребенок у нас будет.

Какое-то время он молчал, опустив голову. А потом посмотрел на меня потухшими глазами.

— Вон как все обернулось, — заговорил Иван не своим голосом. — Я хотел весь мир сложить к твоим ногам, но, видно, не судьба.

— Не судьба… — как эхо повторила я.

— Возьми это. — Иван взял меня за руку и вложил в нее что-то холодное и тяжелое. — Я сделал это для тебя, но подарить так и не успел.

— Вань… прости.

— Прощай, Вера. Береги себя.

Я еще долго стояла возле калитки. Ноги, словно приросли к земле. Очнулась, когда стала подмерзать. Только тогда пошла в дом.

В сенях меня дожидалась мать со свечой в руке.

— Где была? — шепотом спросила она.

— Воздухом дышала, не спалось…

— Что у тебя там? — Мать кивнула на мой сжатый кулак.

— Ничего.

— Он приходил, да?

— Никто не приходил, — устало ответила я. От слабости меня слегка шатало. Но кулак я сжала крепче и почувствовала, как палец прожгла боль.

— Покажи, что дал он тебе, — попросила мать.

Мне вдруг так жалко ее стало. Ведь она все понимает и жалеет меня, но ничего поделать не может. Я разжала кулак и увидела брошь, усыпанную камнями.

— Ты укололась? — заметила мать кровь у меня на пальцах. — Ох, не к бобру все это, — покачала она головой. — Давай снесем ее в монастырь, подарим им…

— Нет! Это все, что у меня от него осталось. В ней частица его души, и я буду хранить ее, как зеницу ока.

— И твоя кровь… Ох, не к добру… Цыган, ведь, он. — Одинокая слеза скатилась по материной щеке.