100 лет без любви

Ох, как же больно! Волна накатила такой силы, что дышать стало нечем. Я вытянулась струной и не могу пошевелиться. Кричать тоже не могу. Живот, словно в огне, а тело покрыто ледяной испариной.

— Терпи, родная, так всегда бывает, — сквозь туман слышу голос матери. — Мы, бабы, все через это проходим и не умираем. Покричи, легче станет.

Зачем она говорит мне все это?! Зачем она вообще что-то говорит? Не хочу мучиться, не нужен мне этот ребенок. Как и отец его!.. Никто мне не нужен, как и жизнь сама. Получить бы сейчас забвение, как награду за все страдания.

Боль медленно отступает, и я смогла повернуть голову. Григорий трясется в углу, затравленно смотрит на меня. Как же он мне ненавистен!

— Пусть уйдет, — попросила я мать. Во рту пересохло, губы не слушались. — Пить…

Это все, что я успела сказать до новой волны боли.

Сколько длилась агония, не помню. В перерывах между схватками я бредила. Вот отец заходит в комнату и что-то говорит мне с улыбкой, той самой, о которой я успела забыть, потому что отец перестал улыбаться. Мама стряпает пироги… Протяжно мычит корова в хлеву. Хотя, корова мне вряд ли привиделась. Скорее всего, реальность наложилась на беспамятство. Так же временами мелькало озабоченное лицо бабки-повитухи — металась она с тряпками и тазами по комнате.

— Тужься, родная. Скоро все закончится. Тужься! — кричит мать. — Задушишь мальца!

Как же я могу тужиться, если не работает ни один мускул. Так ему и надо, пусть задохнется…

— Нужно доставать. Времени больше нет, сам не пройдет, — вроде, говорит повитуха.

Адская боль прорезает тело, и вместе с ней я слышу нечеловеческий крик. Кричу я, — успеваю подумать, проваливаясь в темноту.

* * *

— Вера, проснись. Вера! Да, что с тобой?!

Я открыла глаза, все еще ощущая боль. Рядом сидел перепуганный Захар.

— Что случилось? — Голос показался чужим, такой он был у меня хриплый.

— Ты кричала во сне?

— Я кричала?

— Ты орала, будто тебя режут на куски.

— Господи, какой кошмар! — Я наклонилась вперед и спрятала лицо в ладонях. — Это было так ужасно…

— Что было-то? Тебе приснился страшный сон?

Захар отвел мои руки в стороны и заставил посмотреть на себя.

— Что тебе снилось?

— Я хотела его убить.

— Кого?

Как я могу рассказать? Кто поверит, что во сне я живу чужой жизнью, если даже бабушка не придала этому значения? А Захар и вовсе решит, что я сумасшедшая. И потом, если рассказывать, то все сначала. А я не могу… снова пройти через это.

— Это был просто кошмар. Забудь, — как можно увереннее попыталась ответить я.

Какое-то время Захар продолжал меня рассматривать, а потом с тенью обиды в голосе произнес:

— Как хочешь. Сейчас кормить тебя буду. Не спи…

Через десять минут, когда я уже измучилась прокручивать в голове сон, Захар вернулся с уставленным подносом. Заставил меня удобнее сесть и положил поднос на ноги.

— Не очень удобно, понимаю. Но лучше, чем идти на кухню. Лопай, — велел он.

— Тут все, что ты нашел в холодильнике?

Такого разнообразного обеденного меню у меня еще не было. В центре подноса красовалась самая большая из глубоких тарелок борща с щедрой порцией сметаны. Бутерброды с маслом, колбасой, сыром… Варенье в маленькой вазочке. Гроздь винограда на блюдце. Остатки пельменей тоже в глубокой, но поменьше, тарелке и тоже улитые сметаной. И огромная чашка чая с молоком.

— Я все это должна съесть?