100 рассказов о стыковке

Все эти годы особенно доставалось известным людям, многим заместителям генерального, почти всем начальникам отделений, многим активным начальникам отделов, всем тем, кто являлся носителем золотого опыта космической техники, и на которых продолжалось держаться очень многое в те годы. В РКК «Энергия» все заграничные списки подписывались только лично президентом, даже во время его командировок или коротких отпусков его первым замам, как правило, не давалось полномочий подписывать выездные бумаги. Надзор за всеми, за количеством командировочных и продолжительностью командировок соблюдался строгий и постоянный.

Социализм — это учет! Эта формула продолжала работать и после его конца.

Наоборот, чтобы поощрять своих, непосредственное окружение, формировались специальные, элитные выездные бригады. Их состав совершенно уникален, и я не могу удержаться, чтобы, не забежав вперед, более подробно не рассказать о том, как меня приглашали на первый пуск Спейс Шаттла на мыс Канаверал в июле 1995 года, два месяца спустя после несостоявшейся поездки в Хьюстон.

Мне позвонил Д. Хамилтон и сказал, что НАСА решило пригласить меня на пуск, на мыс, в Космический центр Кеннеди (КЦК). Американцы посчитали уместным немного дополнить список, который они получили в качестве предложения от НПО «Энергия». Дэвид прислал мне копию этого любопытного документа. Когда я писал эти строки, меня так и подмывало привести его целиком, но все?таки решил, не делать этого. После фамилий 6 мужчин и 5 женщин мое имя стояло последним. Тогда, еще по наивности, я полагал, что в тот раз генеральный возьмет меня с собой, и даже пообещал А. Козеевой, нашему «министру» финансов, рассказать интересные детали об американском полигоне, о знаменитом «Спейс–Центре». Наивность, как и дурость, безгранична, мои боссы даже не сказали мне об этом приглашении.

Мне, конечно, хотелось посмотреть хотя бы один раз, как взлетает Спейс Шаттл, тем более — «Атлантис» с нашей системой стыковки, с АПАС-89 на борту. Помню, однако, что я даже не очень расстроился, было гораздо важнее то, что в июне мне дали «добро» лететь в Хьюстон, в американский ЦУП, и тоже впервые участвовать, оказывать поддержку международной космической миссии со стыковкой Спейс Шаттла с нашим орбитальным комплексом «Мир».

Во всей этой деятельности проявлялась классовая солидарность и классовое сознание, как бы в очередной раз объяснила нам марксистская наука.

За первой миссией последовали другие, со всеми предполетными и послеполетными этапами, с подготовкой и запусками, управлением и послеполетными отчетами. Менялись названия и индексы: за номером STS-71 последовала вторая миссия STS-74 с новым стыковочным отсеком и другой аппаратурой, за ним — полет STS-76 с его аномальной стыковкой, но подход к нам оставался прежним, политика и руководящие указания повторялись. Мы мыслили и переживали, жили и работали по–разному, находясь на разных берегах, руководствуясь разными классовыми интересами.

Потому?то, наверное, так быстро и рухнула советская власть. Она переродилась, а ее предали перерожденцы — класс номенклатуры. А какой срок отмерен нынешнему режиму?

4.20 Май–июль 1995: Переконфигурация

Но сегодня другой
По канату идет.
Тонкий шнур под ногой
Упадет, пропадет.
Но зачем?то ему
Тоже нужно пройти
Четыре четверти пути.

В. Высоцкий

Первую половину 1995 года мы жили, готовясь к переконфигурации ОК «Мир». Это было необходимо, чтобы обеспечить стыковку со Спейс Шаттлом. Без этой перестройки американскому Орбитеру было невозможно причалить к российскому «Миру». Я понимал, что космическая перестройка будет трудной, почти такой же сложной, как на Земле. Однако в очередной раз реальная жизнь оказалась непредсказуемой, не такой, как представлялось. Трудности превзошли все ожидания. Но, в отличие от нашей многострадальной страны, орбитальная перестройка, в конце концов, имела успех, она состоялась.

Дорога к этому успеху оказалась трудной, события конца весны — начала лета 1995 стоят того, чтобы их описать подробно.

Самый важный этап медленно, но неумолимо приближался. Начало работ там, на орбите, сначала намечали на конец апреля. Однако и этого не получилось. Сработала какая?то сверхсильная инерция, похоже, пришедшая откуда?то из нашего советского прошлого, — в те времена почти никогда не проводили большие и важные работы в первую декаду мая, между Первым мая и Днем Победы. Несмотря на массовое уныние и пессимизм в народе, приверженность к этому особому периоду нашего славного прошлого осталась. Как всегда, каждый отмечал праздники (в том году 50–летие Победы) по–своему, а все вместе — тоже.