Так или иначе, вода в Калахари есть. Здесь существуют временные (на сезон дождей) реки, есть и озера (большинство которых, правда, пересыхает зимой). Есть здесь и деревья, и кустарники, и травы, притом в большом количестве. Зонтичные акации и древовидные молочаи растут в Калахари за сорок – пятьдесят метров друг от друга, как и положено деревьям саванны. Кусты и трава (высотой иногда до метра) тоже не покрывают сплошным ковром землю; между зелеными пятнами растительности всегда видны островки песка. Но этой растительности вполне хватает многотысячным стадам антилоп, буйволов и зебр для пропитания, тем более, что Окаванго – этот южноафриканский Нил, обеспечивает их водопоем круглый год.
Начинаясь в саваннах южной Анголы, река эта через ущелья и пороги, по крутым склонам водопадами стремительно несется на юг. И лишь в Калахари успокаивается, как бы забыв о своем буйном нраве. В бескрайнем море песчаной равнины она растекается по лабиринтам рукавов, лагун, озер, образуя совершенно необычную речную дельту у впадения… в никуда. Ее называют «островом воды в море песка».
Шестнадцать квадратных километров зарослей папируса, кустарников и водорослей круглый год дают приют множеству птиц и зверей. А в половодье, в мае – июне, полупересохшие рукава дельты превращаются в бурные пенящиеся потоки, один из которых добегает до «голубого сердца Калахари» – красивого и обжитого пресного озера Нгами, открытого для науки великим Ливингстоном. Остатки вод Окаванго блуждают еще километров триста и исчезают в громадном озере-болоте Макарикари. Озеро это – гигантский отстойник содового рассола. В сухой сезон с самолета оно напоминает лунный ландшафт: до самого горизонта расстилается твердое белое покрывало с редкими темными пятнами воды. Отчетливо различаются извилистые полоски отмелей, окруженные неподвижной знойной дымкой.
В дельте Окаванго представлены все (или почти все) виды африканской фауны. Гиппопотамы сосуществуют с крокодилами на зеленых островках. Проносятся стада изящных антилоп. Осторожно озираясь, проскачет пугливый водяной козел – почуяв опасность, он погружается в воду до самых ноздрей. Приходят на водопой изящные жирафы и хмурые буйволы и гну. Неторопливо, с чувством собственного достоинства, шествуют к воде слоны и носороги, деловито шныряют в зарослях косматые и серьезные кабаны-бородавочники. Невдалеке пасутся дружной компанией зебры, антилопы-канны и страусы – вместе им легче обнаружить хищников, поскольку зрение птиц дополняет чуткий слух полосатых лошадок и тонкое обоняние антилоп.
И, конечно, вокруг этого изобилия дичи водятся леопарды, гепарды и царственные львы со своей неизменной свитой из гиен и шакалов, а в воздухе медленно кружатся мрачные грифы, высматривая добычу.
Изобилие фауны в дельте Окаванго поразительно. Помимо уже названных зверей, здесь встречается около четырехсот видов птиц и до семидесяти видов рыб. А растительный мир дельты насчитывает больше тысячи деревьев и кустарников. И путешественник, отправляющийся в этот уникальный оазис на местной пироге – мокоро, сможет во время такого своеобразного водного сафари увидеть и запечатлеть на пленке водяных антилоп и гиеновых собак, почти исчезнувших в других районах Африки, полюбоваться стадами слонов, зебр и голубых гну или поймать на удочку здоровенного леща, а то и рыбу-тигра. А с берегов и островов на проплывающую пирогу будут взирать стаи пеликанов и аистов, фламинго и марабу…
Когда жара сменяется прохладой и над Калахари сгущается непроглядная тропическая ночь, жители этих мест – пастухи-тсвана и охотники-бушмены находят дорогу по звездам, таким ярким в этих широтах. Главным ориентиром им служит южнотропическое созвездие Козерога. К нему же они обращаются с просьбами, его же благодарят за удачную охоту.
Бушмены – загадочный народ. По своему облику они не походят на большинство жителей Южной Африки. Желтая кожа и прищуренные глаза сближают их, скорее, с народами монголоидной расы. Как и почему оказались они в глубине «Черного континента», наука пока не знает. Язык же бушменов ставил (и ставит!) в тупик даже специалистов по лингвистике. Половину его звуков европеец не может не только выговорить, но даже записать. У составителей словарей не нашлось значков для обозначения таких звуков, и они записывали просто: «цокающий звук», «чмокающий звук», «поцелуйный звук» и так далее.