100 великих курьезов истории

Генрих Боровик, лично встречавшийся с Керенским, вспоминал, что в Нью-Йоркской библиотеке среди исторических книг о России того периода не было «ни одной книги, где на полях не было карандашом или ручкой, больше всего карандашом, написано слов ненависти в его адрес».

Даже если смотреть на Керенского без ненависти и презрения, многие эпизоды его деятельности в 1917 году действительно выглядят как исторические анекдоты. Чего стоит одно только его прозвище «Александра Федоровна», которое он получил, додумавшись расположиться в бывших апартаментах царской семьи. Или прозвище Главноуговаривающий, которое дали ему, главнокомандующему Российской армией, солдаты на фронте. Или его мифический побег из Зимнего в женском платье. Ведь не про каждого будут рассказывать такое.

За два года до смерти Керенского в Лондоне с ним встретился ветеран Русской службы Би-би-си Леонид Владимиров. Он услышал от Александра Федоровича следующий рассказ о событиях 1917 года: «Я приехал в полк на передовую линию, и полковник представляет мне офицеров, а также отличившихся солдат. Он представил мне нескольких солдат, а потом, поколебавшись, сказал: "Вы знаете, у нас еще есть замечательный разведчик, очень храбрый солдат, Георгиевский кавалер, но мне неловко вам его представлять". – "Почему же?" – спрашиваю я. "Видите ли, он преступник, – сказал полковник. – Он был грабителем, главой шайки грабителей и сидел в тюрьме, а когда началась война, он попросил разрешения поехать на фронт и сражаться за Россию. Его выпустили, и он действительно сражается как герой". Солдата привели, он выглядел очень лихим и бравым. Он щелкнул каблуками и сказал: "Здравия желаю, господин министр!" – "Вот молодец!" – говорю я. "Рад стараться, господин министр!". Вот такая была короткая беседа, о которой я скоро забыл… Потом был июль, в котором, как известно, господин Ульянов задумал путч в Питере. Этот большевистский путч провалился, Ульянов куда-то удрал, полиция его искала, но не могла найти. Как раз в это время, восьмого числа, я стал министром-председателем. И вот мне докладывает секретарь, что меня хочет видеть какой-то солдат, приехавший в отпуск с фронта. Я никаких солдат с фронта не вызывал и спрашиваю: что ему нужно? "Говорит, что он – ваш знакомец", – сказал секретарь. "Пусть войдет". И вошел этот человек. Он по-военному точно приветствовал меня. "В чем дело, дорогой, тебя как зовут?" – "Меня зовут Борис". – "Расскажи, что привело тебя сюда". – «Да ведь как же? Афишки по городу расклеены, что разыскивается такой Ульянов. Если дадите пять тысяч золотом, мои ребята его сразу найдут и вам представят. Либо живого, либо, уж извините, в мешке". Я страшно разозлился: какая наглость! Я встал и сказал ему: "Борис, запомните: вы живете в правовом государстве, и никакие преступные действия здесь прощаться не будут! Знаете, я должен был бы вызвать караул и вас сейчас арестовать, но я вспоминаю о ваших подвигах на войне и поэтому этого не сделаю. Убирайтесь вон!" Он молча повернулся, ничего не сказав, подошел к двери и, уже уходя, обернулся ко мне и чуть-чуть ухмыльнулся. Что подумал этот лихой человек, я не знаю». А закончил Керенский этот рассказ фразой: «Вот так я спас моего земляка».

Или, например, 12 августа 1917 года. В Москве проходит Государственное совещание, цель которого – укрепить авторитет Временного правительства в стране. Когда Керенский занимает свое премьерское место, по обе стороны от него встают адъютанты: справа – молодой моряк в белоснежном кителе, слева – армейский офицер. В перерыве адъютантам Керенского передали записку, в которой говорилось, что по уставу парные часовые возможны только у гроба главы кабинета. Театральный эффект был испорчен. Начав свою речь, Керенский кричал в зал: «Пусть будет то, что будет. Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которым сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу!.. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве». В этом месте с галерки раздался испуганный женский голос: «Не надо!» По воспоминаниям Милюкова: «Перед ними стоял молодой человек с измученным, бледным лицом, в заученной позе актера. Выражением глаз, которые он фиксировал на воображаемом противнике, напряженной игрой рук, интонациями голоса, который то и дело целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость». Присутствовавшие в зале представители американской миссии Красного Креста, не понимавшие по-русски, потом говорили, что на них Керенский произвел впечатление человека, находившегося под влиянием наркотиков, которые кончились раньше, чем он закончил речь.