100 великих любовниц

Зал взорвался аплодисментами. Трибун снова поднялся с места, и республиканцы, восхищённые его красноречием, отточенными формулировками и демократическим пафосом, уже прикидывали, как можно его использовать в ближайшем будущем.

Среди тех, кто стоя кричал «браво», были две женщины, незнакомые друг с другом, но одинаково покорённые молодым адвокатом. Они обе влюбились в защитника, чьё имя — Леон Гамбетта — вскоре стало известно всей Франции.

Одну из этих женщин, изящную блондинку, звали Мари Мерсманс. Ей было 48 лет.

Её соперница — невысокая брюнетка с огромными голубыми глазами, тщетно пытавшейся спрятать под напускной скромностью глубокую чувственность натуры, родилась 6 ноября 1838 года в Париже. Её дед, Якоб Леон, женился на мулатке с острова Морис, и она являла собой причудливое и обворожительное сочетание еврейской и негроидной крови.

В 1864 году Леони познакомилась с сорокапятилетним Альфредом Ирвуа, главным полицейским инспектором императорской резиденции, и стала его любовницей. Через год она родила очаровательного малыша, которого на протяжении всей своей жизни выдавала за своего племянника.

Несколько дней подряд обе женщины бродили неподалёку от дома адвоката, жившего на улице Бонапарта, и старались попасться ему на глаза.

Не выдержав, Леони явилась во Дворец Правосудия и выразила Гамбетте своё восхищение его речью. Он равнодушно поблагодарил её и присоединился к стоявшим в отдалении друзьям.

Мари Мерсманс, со своей стороны, предприняла более откровенную атаку. Она пришла на улицу Бонапарта под тем предлогом, что ищет защитника для процесса в суде, была принята, пустила в ход всё своё обаяние и, в конце концов, очаровала толстяка Гамбетту.

Но Леони не теряла надежды обратить на себя внимание защитника. Она предприняла несколько неудачных попыток, прежде чем ей удалось добиться своего. Случилось это 22 апреля 1872 года, то есть через три с половиной (!) года после их первой встречи.

Гамбетта поссорился с Мари и потому был любезен с её соперницей. Он пригляделся к Леони повнимательнее и нашёл её прелестной.

На следующий день он снова увидел её после заседания Собрания, и они поболтали, как хорошие друзья. Так продолжалось четыре дня подряд. Наконец, 27 апреля Леони предложила Гамбетте вместе ехать в Париж. Он согласился.

В экипаже адвокат осмелел. Она, замирая от радости, возносила молитвы святому Леону, их общему покровителю, чтобы Гамбетта осмелился проявить по отношению к ней неуважение. Святой отнёсся к её просьбе с пониманием. В Вирофлайе Гамбетта обнял молодую женщину. В Шавиле он запустил руку ей за корсаж. На мосту Севр они были уже на «ты».

На улице Бонапарта Леони взяла депутата за руку и повела за собой на четвёртый этаж.

Через четверть часа она была вознаграждена за своё четырёхлетнее терпение, получив возможность доказать Гамбетте, что она ничем не уступает самым искушённым в любовных играх фламандкам.

На несколько дней крохотная спальня в квартирке на улице Бонапарта превратилась в арену подвигов, достойных античных героев. Но «бородатый лев» ещё не был влюблён. Он воспринимал всё происходящее как приятное приключение, не больше, ибо сердце его принадлежало Мари Мерсманс.

В нём бурлила южная кровь, и, судя по дошедшим до нас отзывам женщин, он был пылким любовником.

Леони Леон, креолка, тоже была наделена бурным темпераментом, и именно чувственность стала стержнем их отношений, хотя сама Леони настаивала на том, что их связь была чисто духовной, интеллектуальной.

Весну и лето 1872 года Гамбетта провёл, разрываясь между двумя женщинами, перебегая с улицы Бонапарта на улицу Рокепин, поочерёдно опаляя любовниц жаром своих чувств.

Однажды вечером Леони решилась на проказы, которые даже умудрённым авторам индийского трактата о любви «Кама Сутра» показались бы слишком смелыми.

Толстяк Гамбетта был покорён и через несколько дней расстался с Мари. Отныне сердце Гамбетты принадлежало лишь мадемуазель Леон и Республике. На протяжении десяти лет он делил своё время между постелью одной и Палатой другой…

Понемногу Гамбетта всё больше влюблялся в эту женщину, пытавшуюся сделать из него джентльмена. Он писал ей: «Ты для меня — самая мудрая и надёжная советчица, моя муза, вдохновительница, тебе я обязан своими самыми удачными шагами… Моё чувство к тебе больше, чем любовь, — я слушаюсь тебя». Она как-то призналась: «Заметными изменениями в политических взглядах он целиком обязан мне. Поверьте, я не хвастаюсь. У меня есть тому доказательства, записи наших разговоров, словно эхо, донесут правду о том, кем я была для Гамбетты и для Франции…»