Особенно ему понравилась одна женщина. «Она была высокой, очень стройной, черноволосой, с бело-розовым цветом лица, — писал он позже. — У неё была маленькая головка и удлинённые глаза, которые делали её лицо похожим на лицо фарфоровой статуэтки, что часто встречается у японок. Но было в этих глазах что-то, что указывало на гордую и живую натуру… Она могла бы быть дрезденской фарфоровой статуэткой». Эта женщина была самой знаменитой куртизанкой своего времени — Мари Дюплесси.
«Вокруг неё говорили только о её красоте, о её победах, о её хорошем вкусе, о модах, которые она выдумывала и устанавливала, — писал член Французской академии, влиятельный театральный критик Жюлю Жанен. — Эта молодая женщина пригоршнями разбрасывала золото и серебро, увлекаемая как своими капризами, так и своей добротой».
Мари также обратила внимание на 20-летнего Дюма, поскольку скоро стала делать знаки своей подруге Клеманс Пра, с которой молодой человек был знаком. В конце спектакля мадам Пра любезно пригласила Дюма и его друга к себе домой. Её дом был очень удобно расположен, прямо по соседству с домом Мари на фешенебельном бульваре Мадлен. Через какое-то время Мари из окна сообщила соседке, что устала от гостившего у неё графа. Мадам Пра поспешила к Мари в сопровождении двоих молодых людей. Выпроводив графа, хозяйка дома устроила для новых друзей поздний ужин с шампанским. Однако к концу трапезы на неё напал кашель, и она была вынуждена выйти из комнаты. Дюма последовал за ней и нашёл её лежащей на диване. В серебряной чаше с водой, стоявшей рядом, была кровь.
«Вам больно?» — спросил молодой человек. «Чуть-чуть. Я начала привыкать к подобным вещам», — сказала очаровательная женщина. «Но вы же убиваете себя», — забеспокоился он. «Откуда эта внезапная забота? Вы влюблены в меня?» — спросила она. Дюма был в нерешительности. Она заставила его признаться, но предупредила: «Или я отказываю вам, и в этом случае вы затаите на меня обиду, или же соглашаюсь, и тогда у вас на руках окажется мрачная любовница-неврастеничка, к тому же женщина больная и меланхоличная».
Встреча Александра Дюма с Мари Дюплесси произошла ранней осенью 1844 года. Затем последовал короткий, счастливый, но в чём-то и печальный роман. Приведённый же выше диалог взят из романа, который Дюма опубликовал четыре года спустя, «Дама с камелиями».
Альфонсина Плесси родилась в 1824 году, в один год с Дюма. Она была дочерью фермера, который, по слухам, продал её цыганам. В конце концов она объявилась в Париже в качестве модистки под именем Мари Дюплесси. Приставив к своей подлинной фамилии аристократическую частицу «дю», она, вероятно, вспомнила бабушку по материнской линии, которая, будучи дворянкой, бесстрашно пошла ради любви на мезальянс. А имя «Мари» Альфонсина позаимствовала у матери, кстати, тоже не отличавшейся смиренным нравом.
Ей не пришлось долго шить платья, так как её изысканная красота вскоре привлекла внимание одного владельца ресторана, который обеспечил её квартирой. Вскоре первого любовника сменил герцог де Гиш, богатый молодой повеса, бросивший военную службу якобы для учёбы в политехнической школе. О Мари Дюплесси как о любовнице герцога заговорил весь Париж. А ей было всего шестнадцать лет.
Днём прогулки в экипаже, вечером опера или театр, за которыми следовали блестящие приёмы и романтические встречи с мужчинами, желающими дать денег на её содержание, — вот что представляла собой жизнь любой куртизанки. Довольно скоро Мари Дюплесси стали так хорошо платить за услуги, что, как говорили, могла тратить 100 000 золотых франков в год, ведя роскошную жизнь. Она прекрасно одевалась и утопала в цветах. Поскольку от запаха роз у Мари кружилась голова, она носила на платье камелии, и её дом был полон этих изысканных цветов. Мари прочитала много книг из своей библиотеки. Она могла наизусть прочесть стихотворение Мюссе. Мари смеялась над приключениями незадачливого Дон Кихота, восхищалась Гюго. Она также была превосходной пианисткой. Её единственным недостатком, как она сама признавалась, была лживость. Но на это Мари весело замечала: «От лжи — зубы белее».
В то время, когда она встретила Дюма, ей покровительствовал престарелый граф де Штакельберг, поскольку, вдохновенно сочиняла Мари, она напоминала ему об умершей дочери. О вечерах, которые Мари проводила с Дюма, она, не мудрствуя, рассказывала Штакельбергу как о времени, проведённом с подругой Зелией. Ни одному ни другому она, очевидно, не говорила о третьем любовнике, графе Перрего. Казалось, что-то гонит её от одного мужчины к другому, «мучимую страстным желанием мира, спокойствия и любви», сказал один из тогдашних критиков. Стройная и бледная, по моде того времени, Мари была неземной красавицей. Но она была больна, и её преследовал страх скорой смерти. Врачи ей предписывали тишину и покой, её же часто видели в пьяных компаниях или летящей верхом на лошади на самых опасных дорожках. Она словно бы летела навстречу своему концу, дабы избежать другого конца, куда более страшного — «старости, этой первой смерти куртизанок».