100 великих оригиналов и чудаков (с илл.)

А умный, немало повидавший и продумавший купец-миллионщик Бугров более ста лет назад (!) убедился в бессилии такого магического заклятья, выдуманного человеком, далеким от жизни народа, чиновником, привычным к службе, а не труду. В беседах с молодым писателем Бугров порой высказывал мысли крамольные. О Николае II отзывался с пренебрежением:

– Не горяч уголёк. Десяток слов скажет – семь не нужны, а три – не его. Отец тоже не великого ума был, а все-таки – мужик солидный, крепкого замеса, хозяин. А этот – ласков, глаза бабьи.

Он прибавил зазорное слово и вздохнул, говоря:

– Не по земле они ходят, цари, не знают они, как на улице живут. Живут, скворцы в скворечнях, во дворцах своих, но даже тараканов клевать не умеют – и выходят из моды. Не страшны стали. А царь – до той минуты владыка, покуда страшен.

По словам Бугрова, даже его дворник Михайло, служивший прежде в охране Александра III, высказался о новом царе без всякого уважения: «Не велик у нас царь! И лицом неказист, и роста недостойного для столь большого государства».

Как сторонник старой веры, не признающей «никонианства», Бугров без уважения отзывался о православной церкви. Вера в Бога, по его наблюдениям и разумению, сильно пошатнулась в народе. Он привел такой случай.

В глухое село Заволжья школьный учитель привез фонограф и решил показать его мужикам. Когда из небольшого деревянного ящика раздался голос человека, запевшего русскую песню, мужики обомлели и насупились, а старик крикнул:

– Заткни его, так распротак!

Учитель попытался объяснить действие машинки, но мужики решили: «Сжечь дьяволову игрушку!»

Тогда учитель поставил валик с церковным песнопением. Потрясенные мужики ушли. Старик, придя домой, сказал: «Собирайте меня, умереть хочу». Надел смертную рубаху, лег под образа и через неделю помер. А по селу пошел слух о скором конце света, о чертях в ящике, которые молитвы поют. Иные пьянствовать начали. Разладилась жизнь.

– Даже у нас в лесах покачнулся бог, – говорил Бугров. – Величие его будто бы сократилось. Любовности нет к нему, и как бы в забвение облекается. Отходит от людей. Фокусы везде. Фокусами заслоняют чудо жизни, созданной им.

Философия жизни у Бугрова была трудовая:

– В человеке одна годность – к работе. Любит, умеет работать – годен. Не умеет? Прочь его… Я бы кресты и ордена за работу давал – столярам, машинистам, трудовым черным людям. Успел в своем деле – вот тебе честь и слава. Соревнуй дальше. Когда всю землю поднимем, да в работу толкнем, тогда жить просторнее будет. Народ у нас хороший…

У этого богатейшего купца сохранялось, как у всякого неглупого и не утратившего совести человека, убеждение в несправедливости существующего общественного уклада и бессмысленности жизни, посвященной мании обогащения… Ради комфорта? Бугров не был столь мелок и жалок, чтоб находить в этом удовлетворение. Его увлекало свое дело само по себе. Возможно, в этом он находил смысл жизни. А более вероятно – возможность не задумываться глубоко о сути скоротечности бытия и неизбежной смерти.

Вот слова Бугрова (в пересказе Горького) во время беседы с другим богачом и умником Саввой Морозовым:

– Рабочий у нас плохо живет, а – рабочий хороший… Народ у нас хороший. С огнем в душе. Его дешево не купишь, пустяками не соблазнишь. У него, брат, есть девичья мечта о хорошей жизни, о правде…

Прервем цитату. Учтем: говорил он о том старом русском народе, совершившем революцию, победившем в Гражданской войне, создавшем Советский Союз и отстоявшем его. Новые обуржуазенные русские – иные. Продолжим:

– Я вот иной раз у себя на даче беседую с ними по вечерам в праздники. Спросишь: «Что, ребята, трудно жить?» – «Трудновато». – «Ну а как, по-вашему, легче-то можно?» И я тебе скажу – очень умно понимают они жизнь. Может, не своим умом, а – научены, книжки у них появились, листочки из Сормова… Вот – Горький хорошо знает эти дела. Деньги берет у меня на листочки. Я – даю… Против меня это, но я – даю! Конечно – гроши. Но если и ничтожные цифры в этом деле заметны, – что было бы, если мы с тобой все капиталы пустили в дело это?..

– Конечно – озорство, когда человек отказывается от себя самого, это я понимаю. Но – ведь отказываются, полагая, что тут святость, праведность. Я таких знаю… Вот Горький рассказывал, что даже князь один, Кропоткин, что ли…

– Ты сам знаешь – богатство не велика сладость, а больше – обуза и плен. Все мы – рабы дела нашего. Я трачу душу, чтоб нажить три тысячи в день, а рабочий – тридцати копейкам рад. Мелет нас машина в пыль, мелет до смерти. Все – работают. На кого же? Для чего? Вот это непонятно – на кого работаем. Я работу люблю. А иной раз вздумаешь, как спичку в темноте ночи зажигаешь, – какой все-таки смысл в работе? Ну – я богат. Покорно благодарю. А – еще что? И на душе отвратно…