100 великих речей

В 1865 г. князь познакомился в московской кондитерской Трамблэ с Ольгой Фроловой, красавицей-продавщицей, стал жить с ней. После рождения двух мальчиков Грузинский, несмотря на сопротивление своей матери, женился на Ольге. Появились еще дети. Князь нанял гувернера – доктора Э.Ф. Шмидта, который вскоре вступил в близкие отношения с княгиней. Узнав об этом, Григорий Ильич уволил гувернера и, по настоянию жены, отдал ей половину своего состояния. Супруга забрала двух младших девочек, а любовника пригласила к себе управляющим имения. Грузинскому были ограничены возможности для свиданий с детьми, но деньги на их содержание вымогались. Шмидт требовал от девочек, чтобы они называли его «отцом», а настоящего отца при них обзывал «подлецом». Как-то Ольге понадобилось на несколько дней отлучиться из дома. Князь хотел взять девочек на время к себе, но Шмидт стал вымогать за это деньги. Всё же девочки настояли, чтобы тот отпустил их к отцу, пока матери нет. Когда дочкам понадобилась свежая перемена белья, Грузинский написал Шмидту письмо с просьбой выдать белье, но тот ответил оскорбительным отказом. Князь поехал к Шмидту, который поджидал его с заряженным ружьем, стал стучать в дверь. Шмидт передал Грузинскому записку: «Пусть подлец уходит, не смей стучать, это мой дом! Убирайся, стрелять буду». Князь в гневе разбил окно и застрелил управляющего из револьвера.

Ф.Н. Плевако выступает с речью.

Фото второй пол. XIX в.

Плевако строил свои речи как искусный полководец, каждый раз сообразуясь с текущими обстоятельствами. На этот раз адвокат предложил присяжным взглянуть на события глазами человека обманутого, обобранного и униженного женщиной, которую он искренне любил и которой всецело доверял, оскорбленного ее наглым торжествующим любовником, истинным подлецом в этой истории. А еще защитник предложил взглянуть на происходящее глазами несчастных детей, которые принуждены были сносить это. Перед присяжными Плевако разыграл – нет, пережил сам настоящую трагедию, логика которой сводилась к тому, что именно беспардонное поведение бывшей жены и ее любовника ввели князя в состояние аффекта, в котором он и совершил убийство. Адвокат настолько убедительно и последовательно доказал отсутствие в действиях князя умысла, что напрашивался однозначный вывод: преступление совершено в состоянии умоисступления.

Во время речи Плевако некоторые присяжные, даже закаленные в судебных разбирательствах, прослезились. Суд полностью оправдал князя.

Из-за невозможности привести эту речь, настоящий перл прозы, полностью ограничимся одним отрывком (с сокращениями) в ее концовке – не содержательным, а философским, если угодно.

«Справиться с этими чувствами князь не мог. Слишком уж они законны, эти им овладевшие чувства…

Есть моменты, когда душа возмущается неправдой, чужими грехами, возмущается во имя нравственных правил, в которые верует, которыми живет, – и, возмущенная, поражает того, кем возмущена…

Есть состояние еще более извинительное. Это – когда поступок ближнего оскорбляет и нарушает священнейшие права, охранять которые, кроме меня, некому и святость которых мне яснее, чем всем другим.

Муж видит человека, готового осквернить чистоту брачного ложа; отец присутствует при сцене соблазна его дочери; первосвященник видит готовящееся кощунство, – и, кроме них, некому спасти право и святыню. В душе их поднимается не порочное чувство злобы, а праведное чувство отмщения и защиты поругаемого права. Оно – законно, оно свято; не поднимись оно, они – презренные люди, сводники, святотатцы!

От поднявшегося чувства негодования до самовольной защиты поруганного права еще далеко. Но как поступить, когда нет сил и средств спасти поруганное, когда внешние, законные средства защиты недействительны. Тогда человек чувствует, что при бессилии закона и его органов идти к нему на действительную помощь, он – сам судья и мститель за поруганные права! Отсюда необходима оборона для прав, где спасение – в отражении удара; отсюда неодолимое влечение к самосуду, когда право не защитимо никакими внешними усилиями власти.

И вот такие-то интересы, как честь, как семья, как любовь детей, самые святейшие и самые дорогие, в то же время оказываются – раз они нарушены – самыми невознаградимыми… Самые священные – в то же время самые беззащитные интересы!

Вот и поднимается под давлением сознания цены и беззащитности поруганного права рука мстителя, поднимается тем резче, чем резче, острее вызывающее оскорбление.

Если это оскорбление разнообразно, но постепенно, то оскорбленный еще может воздержаться от напора возмущающих душу впечатлений, побеждая каждое врозь от другого. Но если враг вызывает в душе своими поступками всю горечь вашей жизни, заставляет в одно мгновение все перечувствовать, все пережить, то от мгновенного взрыва души, не выдержав его, лопнут все сдерживающие его пружины.

Так можно уберечь себя проходящему от постепенно падающих в течение века камней разрушающегося здания. Но если стена рухнет вдруг, она неминуемо задавит того, кто был около нее.

Вот что я хотел сказать вам».