1000 лет радостей и печалей

Работая учителем, отец не следовал учебному плану, а предпочитал подбирать материалы сам. Он поощрял у своих учениц стремление к самовыражению, редактировал их работы для школьного журнала и к первому его выпуску написал предисловие. «У каждой ученицы есть свой голос, — писал он. — Подобно подземному ручью, однажды он вырвется наружу и потечет к морю». Но к концу первого семестра школа расторгла с ним договор под предлогом того, что он пропагандировал радикальные взгляды в классе. Ученицы грустили о его уходе и в знак благодарности собрали деньги и подарили своему талантливому, но бедному учителю часы.

Ли Южань в то время уже работал учителем и библиотекарем в Сучжоу, а в свободное время переводил Ромена Роллана. Он убедил отца переехать в Шанхай, предложив, если нужно, покрыть расходы на проживание в надежде, что тот сможет сосредоточиться на поэзии. Ли Южань лучше других понимал отцовскую верность своему делу и страсть к языку.

Вместе с уже беременной женой отец переехал в мансарду в Чжабэе, рабочем пригороде Шанхая. Здесь он на собственные средства опубликовал свой первый сборник, «Даяньхэ». Это была брошюра с девятью стихотворениями, для которой он нарисовал обложку в светло-зеленых тонах: силуэт молодого мужчины, сжимающего в кулаке молот.

Отец тогда писал без передышки, разум его был живым и плодовитым. Он чувствовал зов будущего, подгоняющего его, и литература помогала ему яснее видеть цели. Если он когда-либо усомнится в собственном писательском таланте, говорил он себе, жизнь потеряет всякий смысл.

«Даяньхэ» вскоре привлекла внимание критика Ху Фэна, возглавлявшего Лигу левых писателей, друга известного литератора Лу Cиня. «Я бы хотел представить вам поэта, — писал Ху Фэн. — Он работает под псевдонимом Ай Цин. Каждое его произведение фонтанирует эмоциями. Его язык не слишком деликатен и не слишком резок, и уж конечно, в нем нет никаких искусственных украшательств. Его стихи понятны и полны воодушевления, они выражают чувства, которые Ай Цин действительно испытал, а современные зарисовки сделаны с теплотой и интересом к жизни».

Весной и в начале лета 1937 года, накануне японского вторжения в Китай, некоторые стихотворения отца (в том числе «Солнечный свет», «Разговор с углем», «Весна», «Смех» и «Рассвет») были опубликованы в «Сборнике произведений о труде и учебе» под редакцией Ху Фэна и Мао Дуня и получили положительные отзывы левых критиков.

Отец, теперь более зрелый и искушенный в вопросах политики, чувствовал, что близится война. Его вера в собственные силы шла рука об руку с верой в возрождение Китая. Но зарабатывать на жизнь поэзией все-таки было невозможно. В июле 1937 года его жена вот-вот должна была родить, и отец, обычно равнодушный к денежным делам, понимал, что нужен постоянный заработок. Он согласился стать учителем в Ханчжоу, в средней школе Хуэйлань. Шестого июля он сидел и читал газету в поезде, идущем из Шанхая в Ханчжоу, поглядывая из окна на поля, и написал «Возрожденную землю», свое пророчество:

Ибо наша земля, что давно умерла,
под безоблачным небом
восстала для жизни!
От лишений осталась лишь память,
в ее теплой груди
вновь вот-вот забурлит
кровь бойцов[12].

Его предсказание сбылось уже на следующий день. Седьмого июля 1937 года японские войска разбомбили крепость Ваньпин в пригороде Пекина — этот эпизод вошел в современную историю как «инцидент на мосту Лугоу». В тот день началось полномасштабное японское вторжение в Китай, а с ним и китайское сопротивление. В тот же день у Ай Цина и Чжан Чжужу родилась дочь. Ей дали имя Циюэ — «Седьмая Луна».

Не прошло и месяца, как китайские силы на севере страны потерпели поражение и вынуждены были отступить, а Пекин и Тяньцзинь сдали японцам. Когда Япония открыла второй фронт около Шанхая, в битве участвовало около миллиона человек. Три месяца спустя китайская армия сдала позиции, и капитуляция Нанкина, столицы страны, была лишь вопросом времени. Под угрозой полного поражения националистическое правительство объявило о переносе столицы в Чунцин, расположив при этом часть государственных служащих в Ухане.

Когда отец приехал в Ханчжоу, война на юге еще не началась, но он уже чувствовал подавленность и тревогу. Озеро Сиху оставалось неизменным — такое же туманное и зыбкое. Ему казалось, что местные жители плывут по течению, цепляясь за ложное представление о покое. Начало войны не потрясло Ханчжоу: пока судьба нации висела на волоске, люди продолжали жить обычной жизнью. «Не могу притворяться, что люблю Ханчжоу, — вскоре признался отец. — Как и многие города Китая, он полон узколобых, эгоистичных обывателей, самодовольных и вульгарных служащих, мелких чиновников, привыкших к лести, и деятелей культуры, чье любимое занятие — поднимать шумиху. Они привыкли кататься как сыр в масле». Эти слова он написал в конце года, когда узнал, что Ханчжоу пал, а сам вместе с семьей уже успел уехать в Ухань.