1000 ночных вылетов

Полет необычный[9] — «свободная охота». Это выражение применимо к истребителям, к штурмовикам, а нам оно кажется странным. Летим на бреющем полете, высота десять-пятнадцать метров. Если подняться чуть выше, самолет зацепится за низкую облачность, и тогда совершенно пропадет видимость. А она и так не балует: пятьсот-шестьсот метров. Этого едва хватает для того, чтобы выдерживать курс. На заснеженных дорогах там и тут тянутся войска, и трудно разобраться, где свои, где чужие. Вот эти машут руками — явно свои! А эти? Темная колонна распадается на отдельные группы. Мне видно, как солдаты падают на землю и, прижав к животам автоматы, стреляют.

— Давай, Иван!

Взрывов мелких бомб не слышно. Разворачиваюсь обратно и вновь прохожу над рассеянной колонной. На дороге чернеют восемь воронок и разбросанные вокруг трупы вражеских солдат. Иван поливает дорогу из пулемета.

— Давай, давай, Ваня!

Но его не надо подгонять, не надо упрашивать. Он весь прикипел к пулемету, будто влил в него всю свою ненависть, всю горечь недавних отступлений.

— Все! Бери курс на аэродром.

— Так вон еще бродят фрицы. Давай, Ваня!

— Нечем! Весь боекомплект…

Опять же на бреющем идем к аэродрому, чтобы пополнить боекомплект и снова в бой.

На аэродроме, рядом с посадочным «Т», вижу чей-то неподвижный самолет. Сажусь рядом. Заруливаю на стоянку.

— Что там случилось? — спрашиваю у техника.

— На чем только прилетели?! — восклицает восхищенно Ландин. — Живого места нет! При посадке развалился.

— А чья машина?

— Гаврилова и Буйнова.

— Живы?

— Раз пришли домой, живы. Только отлетались на время: ранены оба…

Пока идет заправка и подвеска бомб, торопливо затягиваемся крепчайшим табаком из запасов Ландина. А со старта уже доносится голос заместителя командира полка старшего лейтенанта Бекишева:

— Не задерживайся! Живее, живее, орелики!

И опять летим над белой степью в белесой мути низкой облачности. Ищем врага.

Лишь к вечеру собираются самолеты на свой аэродром. Усталые и возбужденные, летчики направляются в столовую. А на старте остаются два техника — Коля Сафроненко и Валя Антифьев. Их самолеты не вернулись. Но они еще надеются на чудо. Эх, ребята, ребята! Послушайте, о чем скупо перебрасываются между собой летчики:

— Над самой колонной загорелся мотор…

— Протянул бы немного в сторону! Там же можно сесть. Степь ровная, как стол.

— Ты не знаешь Герасимчука…

— Я видел, как он пошел на колонну, как крошил немцев. Винтом, колесами, крыльями! Пока не упал…

— Это Герасимчук. Точно!

— А второй взорвался. Выходит, Руденко?

— Наверно, он.

Да, чуда не будет. Потому-то Борис Обещенко устало поднимается из-за стола, держа в руке жестяную кружку с пайковым разбавленным спиртом:

— За тех, кто вот так погибает в воздухе! За то, чтобы не было фашистской погани на земле! Смерть — за смерть!

Чутьем опытного военачальника Паулюс понял, что в создавшейся обстановке необходимо отвести армию от Сталинграда, организовав в последующем прорыв на юго-запад. Мнение командующего 6-й армии разделили все командиры корпусов, срочно собранные на совещание. Командующий группой армий «Б», когда ему сообщили о решении Паулюса, согласился с ним. Но этого было мало, требовалось разрешение Гитлера.

А Гитлер и слышать не хотел об отходе. Он считал, что русские понесли слишком тяжелый урон и не способны к решительным действиям. Тем более командующий группы армии «Дон» фельдмаршал Манштейн заверил его, что вверенные ему войска смогут сильным ударом в короткий срок прорвать извне кольцо окружения, выйти на соединение с армией Паулюса и восстановить положение на Волге и Дону.

Для усиления группы Манштейна Гитлер приказал срочно перебросить десять дивизий из Западной Европы.

И все же советское командование еще надеялось избежать ненужного кровопролития…

Сегодня каждому уходящему на задание экипажу вместе с боекомплектом вручается пачка листовок с текстом ультиматума и обращения к немецким солдатам и офицерам. Во избежание напрасного кровопролития им предлагается сложить оружие.

Все это утро техники под руководством инженера по спецоборудованию капитана Петухова провозились с самолетом Николая Ширяева. Они установили на нем мощную радиостанцию, пропустив громадный рупор динамика через весь фюзеляж, раструбом наружу к земле. Штурман Ширяева, капитан Лев Овсищер, довольно сносно владеет немецким языком, ему предстоит донести слова правды и благоразумия до немецких солдат.

Ширяев сбавляет обороты двигателя, рокот мотора стихает, и самолет планирует, медленно снижаясь к земле, на минимально допустимой скорости кружится над окопами и блиндажами, над дотами и дзотами, над зенитками, танками, над затаившимися фашистскими войсками.

— Ахтунг, ахтунг! Ди дойчен солдатен унд официрен!..[10]

Самолет кружится над заснеженной равниной, где закопались в землю обреченные гитлеровцы, о жизни которых беспокоится советское командование.

— Немецкие солдаты и офицеры! Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Для сохранения вашей жизни советское командование предлагает безоговорочную капитуляцию!