101 Рейкьявик

Время полтретьего, и я на улице, и в руках у меня вся моя жизнь, а в придачу к ней наполовину выжатый тюбик зубной пасты из Будапешта. «Odol. Magyar Fogkrem». Ездить в бассейн на урок плавания в автобусе бывало весело. На всех аптеках в Париже мигают такие зеленые кресты. Я не имею понятия, что и как в этом городе открыто по ночам и в выходные, но мне нужно кое-что купить. Fogkrem? Фиг-крем. Смерть наступила в результате передозировки фиг-крема. На карте Европы в атласе Венгрия всегда желтого цвета. У нее в английском языке какой-то желтый акцент. Дело Гейрфинна[387] так и не раскрыли. Дядя Элли считает, что его закатали в бетон на лестнице на Баронсстиг. Женщина на верхнем этаже кончила и ушла. Я иду по направлению к другой жизни. Ко ленка вроде побаливает. Гюлли заразился СПИДом. Вот молодец. Теперь ему есть к чему стремиться. Мне хочется умереть от чего-то, что считается хорошим и полезным, от любви, например, или от лекарств. А еще этот Немо. Я уже был близок к цели. Но, наверно, не к той. По улице — эхо от «мерса» с лампочкой от такси. Во всех окнах свет погашен. Не понимаю, как можно согласиться на то, чтоб спать здесь всю жизнь. Многие в Париже занимаются тем, что отращивают бакенбарды. Что само по себе понятно. Им больше делать нечего. «Аполлон-13». Они в целости и сохранности вернулись на Землю. Но до Луны не долетели. Я не долетел до Луны.

Вот она.

Я должен был это сказать. Я не мог это сказать. Я этого раньше никогда не говорил. Хотя осилить «I love you» легче, чем «я люблю тебя». Наверно, это ничего бы не изменило. Теперь все кончено. Впереди ничего нет. Igen. Я бреду. Вот что это было. Только мрак. Все черно. И она тоже. Она (ц. 15 000) с пышной прической, стоит на углу, ее зубы — сияющая вывеска в ночи, и она говорит семь слов, которых я не понимаю, но значение которых мне ясно. Толстуха в облегающем. Глаза — без белка — два обдолбанных огонька. Ее высокие каблуки гремят, когда я иду за ней по улице. За училкой в кабинет директора. Я канаю за ней. Я заканываю в очень узкий коридор. Я канаю вверх по узкой лестнице. Ее задница — сама по себе, живет своей жизнью, у нее свой собственный характер или даже душа. Третий этаж. Комната — каюта, на полу коричневый ковер, стены и потолок тоже коричневые. Ворсистая безвоздушная пизда. Здесь кончили немало отважных мужчин. Она поворачивается ко мне спиной и пьет воду из пластиковой бутылки. Точнее, они: она и ее задница. Она одной рукой расстегивает молнию у себя на спине. Здесь все коричневое, кроме унитаза, который стоит рядом с каким-то допотопным ложем. А все остальное коричневое. Ее кожа, ковер, матрас… Это скорее похоже на ворсистую задницу. Зад у нее пышный. Этого у него не отнять. На нем можно удержать книгу. Он один тянет на 6000. А ей тогда остаются 9000. Она поворачивается ко мне — волосы распушенные, сама растелешенная, — в одном лифчике и туфлях. Она указывает пальцем на мою одежду. И правда: я забыл раздеться. Да, для этого, наверно, полагается раздеваться. Она своей улыбкой высвобождает меня из штанов, садится на биде и копошится там, пока я стягиваю с себя все остальное. В каморке становится чуть-чуть светлее, когда я заканчиваю раздеваться, и еще светлее — когда она протягивает мне ладонь. Я наклоняюсь к штанам за деньгами и кладу их в нее. Около пяти тысяч исландских крон. Значит, десять тысяч я сэкономил. Она прячет деньги и садится на матрас. Она искусно натягивает на хрен Бьёрна розовый презерватив. Особенно если принять в расчет, что ногти у нее длиной где-то семь сантиметров и зеленые. Она принимается за работу. Это так же возбуждает, как если б она надувала розовый воздушный шарик. Прическа на удивление жесткая, когда я касаюсь ее, чтобы от нее освободиться. Она поднимает глаза — губы размером с пончик. Хью Грант. Я стаскиваю с себя презерватив и ложусь на постель. Она смотрит на меня, белок в глазах поблескивает: удивлена, но все же вяло склоняет надо мной несколько секций своей кожи. Одна грудь слегка вываливается из лифчика и на мгновение прижимается к очкам, как подушка безопасности к лобовому стеклу при аварии. Чувствую, как ногти скребутся вокруг моей столицы, когда она пытается заставить Его подняться. В ее глазах я различаю три вида наркотиков. Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на заднице, а заодно немножко на грудях Хофи и Лолле на ковре, — пока у меня не встает в полный рост.

Сегодня он по длине равен ее имени: Катарина.

Она манит меня в теснину, а я по теснинам никогда не ездил, с меня уже хватит и этой тьмы. Так что я держусь проезжей дороги: той, по которой люди протискиваются внутрь и выползают наружу.

Ночь черная с розовой изнанкой. Это — как засунуть Его в рассадник вирусов СПИДа. Что мне как раз и нужно. Из пизды ты вышел и в пизду отыдеши. Она такая толстая, можно подумать, я оказался в постели с директором фирмы. Она стонет: «hugh!» А я грантуюсь на ней. Пластмассовые золотистые сережки. Это — как наконец встретить свою юношескую любовь. Наконец-то! Мы — хорошая пара. Черный хлеб, белый хлеб.