101 Рейкьявик

Какой сброд бегает здесь со своими рюкзаками и со своим: «Да чтоб я да на такое пошел!..» И думает не о мире, а только о себе. Какой-то фил открыл окошко своего «БМВ» и трясет щетиной над. каким-то радиоактивным радио. Встречный прохожий. Идет так, словно человечество никогда не ходило по Луне. Толстая фер гюссон (ц. 17 000) прокладывает путь в магазин моды. Я смотрю на ее задницу и вычитываю, что мне хочется изнасиловать ее. Если у меня не окажется СПИДа, я стану маньяком-убийцей. Первым в нашей стране. Тогда первые полосы воскресных газет все будут моими. Но я бы тогда попросил не забивать квадратиками лицо на моих фотографиях. Но тогда мне — опять же первому в нашей стране — пришлось бы заняться экспортом: такая большая братская могила не поместится ни на одном отечественном кладбище. Мама, прости меня, пожалуйста! Я находился в состоянии наркотического опьянения. Под колесами. Только это не оправдание. Оправа Дании. Это не подействует. Аборт по телефону. Что я, с ума, что ли, схожу? У него в глазах было что-то дьявольское.

Моя жизнь — скринсейвер на экране компьютера. Смерть на минуточку вышла.

Я уже дошел до самого Хлемма. Без шлема. В куче хлама. Вот каково у меня на душе. Но вот из ларька выходит лицо и говорит: «Хай». Лицо — черепушка с вовсю работающими губами. Movable skin on a skull.[416]

После десяти слов я понимаю, что это Марри. Со своими глазами навыкате. Глазосушитель. Бодрый.

— Ну Как ты съездил?

— Как видишь, вернулся.

— Ага. Давно я тебя не видел. Ты уж не пропадай, хоть появляйся на людях.

— Чтоб они на меня смотрели?

— Да, и ты на них. На нас.

— Я на вас уже насмотрелся.

Раз уж Марри вышел из ларька, мне ничего не остается, как войти в него.

В помещении какой-то общественный мусор, а за кассой две работающие жвачки. 15 000 и 65 000. Я заговариваю с той суммой, которая покрупнее, но отвечает другая. Какой-то плавленный жир с двумя сиськами в майке.

Я:

— Мне… «Принц».

— «Поло»?

— Нет, сигареты.

— Сигарет не-е-ет…

— То есть как это?

— У нас нет сигарет «Принц».

Я перегибаюсь через прилавок и шепотом говорю:

— Вот что. Если ты не дашь мне пачку «Принца» так же быстро, как в прошлый раз, завтра утром я тебя изнасилую.

— Ага. Жду не дождусь. Когда ты придешь?

— Рано. Ты проснешься оттого, что я тебе вставлю.

— Хорошо. Тогда и увидимся.

Мое лицо разгорается, когда я забредаю в отдел видеокассет, а в спину мне смотрит множество глаз. Мне это было не к лицу. Я сам себе не к лицу. «То Die For».[417] Немножко хочется жениться на Николь Кидман (ц. 250 000). Может, это выход? Отбить ее у Тома Круза. Тимур мне поможет. Сварганит на булавках какое-нибудь мощное крушение вертолета. Вижу перед собой телефонную будку, и в одном ухе у меня раздается: Хлин, твоя мама на проводе. Я снимаю трубку, набираю ее рабочий телефон. «Вы позвонили в стол заказов. Часы работы с 9 до 16 по будням». Хофи. Я позвонил в стол заказов. Вешаю трубку. Трубку мира. Вот чем Тимур должен был закончить свое индейское колдовство. Я стою и смотрю в окно. Представляю себе Лоллу — такой, какой увидел ее в первый раз. Она медленно вошла в гостиную, без обуви, и сразу ненавязчиво напомнила мне гитарное соло в начале песни Харрисона «My Sweet Lord»[418] Жду, пока не кончится песня. Потом звоню еще раз. Домой. Мама берет трубку:

— Алло.

— Это я…

— Ой, привет! Где ты?

— Я… Я был… Это был я.

— Что ты сказал? Где ты был?

— Я… Я только что тебе звонил.

— На работу звонил? Я сегодня пораньше ушла. Мы с Лоллой по магазинам ходили. За столиком и за всем остальным, что там нужно.

— За каким столиком? Столом заказов?

— Нет, мы его не заказали, а купили. Пеленальный столик. Придешь, я тебе покажу. Это прелесть. Ты домой собираешься?

— Ага.

— А что… У тебя что-нибудь случилось?

— Нет, нет.

— А что у тебя голос такой странный?

— Да ничего…

— Ну ладно. Пойду готовить еду. Ты до восьми придешь?

— Ага.

Зеленая майка в очках выпроваживает меня из ларька. Владелец. Я так думаю.

Я иду домой. И ною. Хлинический случай.

* * *

В одно прекрасное утро, в пятницу, в 17:30, я просыпаюсь с таким похмельем, что даже челюсти не подходят друг к другу. Я на этой неделе так мощно предавался возлияниям, что у меня изменился прикус. И превратился в привкус… Привкус огорчения. Меня мучит совесть. Когда я плетусь в сортир, на мне грохочут строительные леса. Я уже стал как Тимур. Даже пользоваться дистанционкой — и то влом. Телик для меня стал чем-то телесным. В «К-баре» у меня теперь постоянное сидение, а в стакане — трубочка! Недолго осталось до капельницы. Вчера мы с Тимуром семь часов сидели в баре. Он все это время говорил о «Космической одиссее». Стэнли Кубрик.

— У него неудачно вышло, когда обезьяна кинула в воздух кость и она превратилась в космический корабль. Она должна была ее подобрать, и чтоб она потом превратилась в сотовый телефон. Тогда было бы лучше.