11/22/63

Даннинг, выйдя из супермаркета, вновь направился к автобусной остановке и уехал. На этот раз я в автобус садиться не стал. Какой смысл? Я и так знал, куда он направляется, а потому пошел пешком к своему новому дому, время от времени оглядываясь, не идет ли следом Бесподтяжечник. Ни разу его не увидел и сказал себе, что появление рабочего напротив магазина спортивных товаров в тот самый момент, когда я выходил из дверей, всего лишь случайность. Да и не такая уж удивительная. В конце концов, он остановил свой выбор именно на «Сонном долларе». Поскольку в Дерри фабрики работали шесть дней в неделю, второй выходной у рабочих выпадал на разные дни. На этой неделе Бесподтяжечник вполне мог отдыхать в четверг. На следующей будет отираться у «Сонного доллара» во вторник. Или в пятницу.

В пятницу вечером я вновь стоял у «Стрэнда», прикидываясь, будто внимательно изучаю плакат «Дороги грома» (Роберт Митчум мчится по самой опасной автостраде на земле). Я пришел сюда от нечего делать: до Хэллоуина оставалось еще шесть недель, и мне предстояло научиться убивать время. Но на этот раз, вместо того чтобы пересечь улицу и встать у столба с белой полосой, Фрэнк Даннинг зашагал вниз, к перекрестку, где сходились Центральная улица, Канзас-стрит и Уитчем-стрит, и остановился там, словно в нерешительности. Выглядел он классно: темные брюки, белая рубашка, синий галстук, светло-серый приталенный пиджак в крупную клетку. Шляпа сдвинута на затылок. Я подумал, что он собрался в кино, чтобы посмотреть на самую опасную автостраду на земле. В этом случае я бы неспешно направился к Кэнал-стрит. Но он повернул налево, на Уитчем-стрит. Я слышал, как он насвистывает какую-то мелодию. Получалось у него очень неплохо.

Идти за ним не имело смысла. Девятнадцатого сентября он не собирался крушить головы молотком. Но меня разбирало любопытство, да и других дел не просматривалось. Даннинг вошел в гриль-бар под названием «Фонарщик», не такой роскошный, как в «Таунхаусе», но и не такой мерзкий, как приканальные рыгаловки. В каждом маленьком городке есть два или три заведения, где «белые» и «синие воротнички» встречаются на равных. В Дерри, судя по всему, эту функцию выполнял «Фонарщик». Обычно в меню можно найти несколько местных деликатесных блюд, названия которых заставляют приезжих чесать затылок. В «Фонарщике» фирменное блюдо называлось «Жареные ломтики лобстера».

Я прошел мимо широких окон — даже не прошел, а лениво проплыл — и увидел Даннинга, который пересекал зал, здороваясь со всеми и с каждым. Он пожимал руки, похлопывал по щекам, снял с одного мужчины шляпу и бросил другому, стоявшему у «Боул-мора»[57]. Тот ловко поймал ее под всеобщий гогот. Милый человек. Всегда готов пошутить. Из тех, кто смеется сам и смешит весь мир.

Я увидел, как он сел за стол рядом с «Боул-мором», и уже двинулся дальше. Но мне хотелось пить. Стакан пива пришелся бы очень кстати, а барную стойку «Фонарщика» и большой стол, за которым сидела мужская компания — к ней Даннинг и присоединился, — разделял шумный, под завязку наполненный посетителями зал. Меня он видеть не мог, а я отслеживал бы его, глядя в зеркало за стойкой. Впрочем, я не рассчитывал заметить что-то экстраординарное.

А кроме того, если уж я собирался прожить здесь шесть недель, пришла пора вписаться в местный пейзаж. Поэтому я развернулся на сто восемьдесят градусов и вошел в гриль-бар, где звучали веселые голоса, чуть пьяный смех и песня «Это любовь» в исполнении Дина Мартина. Официантки разносили большие глиняные кружки с пивом и тарелки — как я догадался — с жареными ломтиками лобстера. И конечно же, к потолку поднимались клубы сизого дыма.

В пятьдесят восьмом дым составлял неотъемлемую часть жизни.

8

— Вижу, вы поглядываете на тот стол в глубине зала. — Когда у моего локтя раздался мужской голос, я уже пробыл в «Фонарщике» достаточно долго, чтобы заказать вторую кружку пива и маленькую тарелку жареных ломтиков лобстера. Решил, что буду гадать, а что же это такое, если не попробую.

Я повернулся и увидел невысокого мужчину с прилизанными черными волосами, круглым лицом и веселыми черными глазами. Выглядел он как счастливый бурундук. Улыбнулся мне и протянул маленькую, прямо-таки детскую руку. Вытатуированная на предплечье гологрудая русалка махнула хвостом и подмигнула одним глазом.

— Чарлз Фрати. Но вы можете называть меня Чез. Как все.

Я пожал ему руку.

— Джордж Амберсон, но вы можете называть меня Джордж. Тоже как все.

Он рассмеялся, и я его поддержал. Считается дурным тоном смеяться над собственными шутками, особенно над пустяковыми, но некоторые так легко сходятся с людьми, что в одиночку им смеяться не приходится. Таким был и Чез Фрати. Официантка принесла ему пива, и он поднял кружку.

— За вас, Джордж.

— За это я выпью. — Мы чокнулись.

— Кого-нибудь там знаете? — спросил он, глядя на отражение большого стола в зеркале за стойкой.

— Нет. — Я стер пену с верхней губы. — Просто им явно веселее, чем остальным.

Чез улыбнулся.