11/22/63

Я услышал трах-тарарах, такие звуки, будто град сыплется на землю. Это были пули, которые не попали в окно и били в кирпич по обе стороны или выше его. Немало из них не промазали. Я увидел, как распухает на Ли рубашка, словно ветер начал дуть под ней — красный ветер, который прорывает дыры в ткани: вот над правым соском, вот на грудине, третья там, где должен быть его пупок. Четвертой ему разорвало горло. Он танцевал, словно какая-то кукла, в мглистом, насыщенном опилочной пылью свете, но эта оскаленная, брезгливая гримаса не покидала его лица. Он не был человеком в конце, я вам это говорю; он был чем-то другим. Тем, что заходит в нас, когда мы прислушаемся к нашим самым плохим ангелам.

Шальная пуля попала в один из верхних светильников, щелкнула лампа, закачавшись на проводе. Другая пуля снесла верхнюю часть головы неудачному убийце президента, точно так, как сам Ли снес верхнюю часть головы Кеннеди в том мире, из которого прибыл сюда я. Он завалился на свою баррикаду из коробок, раскидав их кувырком по полу.

Вопли снизу. Кто-то кричит: «Человек упал, я видел, как он упал!»

Бег, приближение топота ног. Я швырнул револьвер в сторону тела Ли. У меня оставалось достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что меня будут безжалостно бить, возможно даже убьют люди, которые бегут сейчас вверх по ступенькам, если увидят меня с оружием в руке. Я начал привставать, но колено больше не держало меня. Тем не менее, это было, наверное, даже к лучшему. Меня, возможно, не было видно с улицы Вязов, но если наоборот, оттуда откроют огонь по мне. И я пополз туда, где лежала Сэйди, пополз, подтягивая себя на руках, а моя левая нога волочилась позади, как якорь.

Перед ее блузки пропитался кровью, но я увидел дыру. Она находилась немного выше той линии, где начинается грудь, прямо по центру ее грудины. Кровь лилась и изо рта, Сэйди давилась ею. Я пододвинул под нее руки и поднял. Ее глаза не отрывались от моих. Яркие от озарения.

— Джейк, — прохрипела она.

— Нет, сердце мое, не надо говорить.

Она не обращала внимания, а впрочем — когда такое вообще бывало?

— Джейк, президент!

— В безопасности.

Я его не видел целым и невредимым, поскольку лимузин рванул прочь, но я видел, как дернулся Ли, посылая свою единственную пулю на улицу, и этого мне было достаточно. И Сэйди я все равно сказал бы, что он цел, как бы оно там на самом деле не было.

Ее глаза закрылись, потом раскрылись вновь. Шаги теперь уже звучали очень близко, они уже завернули с площадки пятого этажа и атаковали последний переход. Далеко внизу толпа ревела от возбуждения и волнения.

— Джейк.

— Что, сердце мое?

Она улыбнулась.

— Как мы танцевали!

Когда прибыли Бонни Рей и остальные, я сидел на полу, держа ее на руках. Они пробежали мимо меня. Сколько их было, не знаю. Возможно, четверо. Или восемь. Или дюжина. Зачем мне было смотреть на них. Я баюкал Сэйди, прижимая ее голову к своей груди, разрешая ее крови пропитывать мою рубашку. Мертвую. Мою Сэйди. Она попала в ту машину, в конце концов.

Я никогда не был плаксой, но почти каждый мужчина, теряя свою любимую женщину, становится им, вы разве так не думаете? А? А я нет.

Так как я знал, что должно было быть сделано.

Часть 6Мистер Зеленая Карточка

Раздел 29

1

Я не находился под арестом в формальном смысле, но меня задержали, направив в полицейский участок в патрульном автомобиле. В конце этой поездки люди — кое-кто из них репортеры, тем не менее, по-большей части простые граждане — стучали в окна, заглядывали вовнутрь. Как-то отстраненно, отчуждено, я думал, что вот сейчас меня могут вытянуть, и линчевать за покушение на убийство президента. Мне это было безразлично. Что меня больше всего волновало, это моя окровавленная рубашка. Я хотел ее снять; и я же хотел носить ее до конца жизни. Это была кровь Сэйди.

Никто из копов на переднем сидении не задавал мне вопросов. Я думаю, кто-то приказал им не делать этого. А если бы они меня все-таки о чем-то спросили, я бы не ответил. Я был занят мыслями. Я мог их думать, так как бесчувственность вновь окутывала меня. Я одевался в нее, словно в панцирь. Я мог все исправить. Я могу все исправить. Но сначала мне придется отбыть говорильню.

2

Меня посадили в комнату, которая была белой, как лед. Там стоял стол и три жестких стула. На один из них я и сел. Где-то звонили телефоны, стрекотали телетайпы. Туда-сюда ходили люди, громко говорили, иногда кричали, иногда смеялись. Смех этот звучал истерично. Так люди смеются, когда понимают, что чудом избежали опасности. Спаслись от пули, так бы сказать. Возможно, так смеялся Эдвин Уокер вечером десятого апреля, когда, говоря с репортерами, вычесывал у себя из волос стеклянные осколки.