1115 вопросов священнику

Все лучшее, что было в истории и культуре языческого мира, имело два источника: образ Божий в человеке и естественное откровение (познание Творца через премудрое устроение окружающего мира). Именно образ Божий в человеке имел ввиду св. апостол Павел, когда писал: ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим.2:14–15). Св. апостол Павел говорит и о втором источнике духовного познания: Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим.1:18–20). В отличие от большинства современных людей, страдающих тяжким недугом неверия, представители языческого мира верили в высшее духовное начало. Однако представления эти были неясные и искаженные. Платон отождествлял Божество с идеей добра. Наставник Александра Македонского Аристотель видел в Божестве главным образом источник движения. Первый двигатель, согласно Аристотелю, будучи неподвижным, не может быть материальным. Последнее основание всякого изменения заключается в чистом, совершенном и бесконечном духе. Однако эти отдельные достижения философской мысли не находили выражение в религии. В целом религиозное сознание язычников представляло собой грубую подмену: Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца (Рим.1:25). Эта подмена и была почвой для демонизма, который так явно проявлял себя во всех областях жизни языческого общества.

Язычники, жившие вне Богооткровенной истины, не знали законов духовной жизни. Они не только не имели средств бороться со страстями, но даже не сознавали, что они являются губительными пороками. Плутарх пишет, что Александр «еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. IV). Качество похвальное, но главная причина заключалась в том, что все силы его души были в плену неутолимой жажды славы. Биографы отмечают: отрок Александр, когда гонцы привозили известия об очередной победе его отца, впадал в меланхолию и сетовал, что ему ничего не останется завоевывать. Историк Флавий Арриан (около 90–95 г. — 175 г. по Р.Х.) пишет: «Рассказывают, что он восхищался Диогеном из Синопа, с которым он встретился на Истме. Диоген лежал на солнце; Александр остановился перед ним с «пешими друзьями» и щитоносцами и спросил, не нужно ли ему чего. Диоген ответил, что ему нужно одно: пусть Александр и его спутники отойдут в сторону и не застят солнца. Александр, видимо, не вовсе был лишен понимания того, что хорошо, но жажда славы была сильнее его» (Поход Александра. Кн.7.2.1–2). В словах Диогена выразилось неодобрение предстоящего похода на персов. Плутарх к этому эпизоду прибавляет: «На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: «Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. XIV).