112 дней на собаках и оленях

Широким поясом окаймляет Север нашу страну. На этом поясе бисером горят огни ненецких чумов, якутских юрт, чукотских яранг, эскимосских иглу… Люди в одежде из оленьих и нерпичьих шкур, отороченных мехом волка или росомахи, мчатся по этому поясу на собаках и оленях. Так же, как десять и двенадцать лет назад, в дымных ярангах, юртах, чумах, пологах горят жирники. Старые люди, сидящие вокруг них, курят листовой табак. Женщины разливают по глубоким блюдцам крепкий чай из объемистых медных чайников. Но тут же комсомольцы читают книги, доставленные из Москвы, учатся политической грамоте и учат этой грамоте других.

Новая жизнь пришла и сюда — на дальний Север…

— Дрова мульчой! Дрова мульчой! — удивляется комсомолец Рольтынват.

Наши нарты подходят к границе лесов. По склону ближайшей горы взбегают вверх первые лиственицы. Это край лесов, как говорит Мальков.

Первый лесок на склоне горы выглядит, как новая страница с картинками. Деревья взбираются ровной шеренгой по самому гребню невысокой горушки к ее вершине, словно солдаты на приступ.

Мы выехали, наконец, к долгожданным лесам.

И все же это было несколько неожиданным. Лес брал нас под свою надежную опеку от пурги, непогоды, морозов, ветров. Он согреет нас теплом своих костров. Мы — под его защитой. И Рольтынват и Танатыргин и другие, никогда не видевшие лесов, восклицают в один голос:

— Каккумэ!

— Каккумэ! — несется вокруг нас.

— Меченьки! Хорошо, — говорит Атык. — Меченьки, чай-работать!

Мальков обещает, что скоро встретим чукчей, будет отдых людям и собакам. Чукчи зарежут оленя, подойдет чукчанка к нему, зачерпнет ладонью из глубокой раны у левой передней лопатки горсть темнеющей крови и трижды брызнет ею на восток. И протащит зарезанного оленя по снегу и положит головой также на восток. Таков старинный обычай. Если так не сделать, может пропасть все стадо оленевода. Так верят старики.

Горы меняют свой вид. То они стоят остроконечными сопками, будто вулканы, потухшие в давние времена, то вытянулись цепью по горизонту, словно великаны с головами, одетыми в белоснежные шлемы — шишаки.

С каждым часом нашего пути лес становится рослее и гуще. Мы то забираемся в его чащу, то выбегаем из нее.

Вот уже и первые следы росомах. Атык радуется. Будут подарки жене и детишкам.

Белые сопки стоят в лесах. Невольно вспоминаются мне хорошо знакомые Нижняя и Подкаменная Тунгуски, их лесистые берега, крутые и гористые…

Рольтынват не унимается. Он все дивится лесу, все кричит свое «каккумэ»! Лес взволновал комсомольца. Он говорит Атыку, что хотел бы остаться навсегда в лесу, построить здесь деревянную русскую «ярангу», привезти сюда неушку с берега моря.

Ему трудно передать свои мысли. Он сегодня очень взволнован. Ведь он-то и шел с нартами на Колыму только потому, чтобы увидать лес, о котором много слышал. Теперь он видит сам, как растут «большие дрова».

— Ленин! Сталин! — восклицает Рольтынват. И лицо его, смуглое и обветренное, озаряется сиянием, чудесной мальчишеской улыбкой. Он знает Ленина и Сталина.

Рольтынват учится в Певеке, где в пологе устроена школа на пятнадцать учеников, первая здесь школа.

Его учит комсомолец, прибывший в тундру из-за моря, из Владивостока. Этот комсомолец и рассказал Рольтынвату и его товарищам о Ленине и Сталине, о большом городе Москве, о лесах, подступающих к границам тундры.

Я смотрю на беспредельные просторы Севера, вслушиваюсь в его безмолвие и благодарно думаю о смелых людях, пришедших сюда по наказу партии, по путевке комсомола с далекой «Большой земли», чтобы просвещать чукотскую молодежь.

Мне вспоминаются мыс Рыркарпий и залив Провидения, где остались наши молодые друзья, отрекшиеся на время от привычной жизни в родных городах, чтобы посвятить себя большому и благородному делу.

У древней Анюйской крепости

В лесу много следов, оставленных большим оленьим стадом. Олени ископытили снег в поисках корма — ягеля.

Атык, увидев эти следы, радуется: — Чаучу! Чаучу!

Где-то вблизи чаучу-кочевники.

Прежде чем пускаться в путь, мы долго совещались, какой путь лучше избрать: берегом моря или тундрой? Ехать на нартах морским берегом проще, никогда не собьешься. Но на берегу нет ни одной целой поварни, негде сделать привал, негде большому каравану пополнить запасы корма для собак и людей. А в тундре мы среди людей. Решили ехать тундрой. Это дальше, и наши нарты сделали много петель в поисках чаучу, но так вернее.

Мы проезжаем в день не менее двадцати километров, а в некоторые наиболее удачные дни, по хорошей дороге, и особенно в начале пути, делали и сорок.

Но теперь собаки вконец измотались. Каюры и пассажиры все время идут рядом и помогают псам.

Вышел весь сахар. Завтра конец маслу и сухарям, — любимым Атыком «кау-кау». А Пальхена в этом каменном столпотворении и нескончаемой тайге так и не видно.

В безлесной тундре было просторнее, там даже ночью, когда светит полная луна, вся округа видна за десяток километров. В лесу тесно. Мы уже не очень радуемся лесу, хотя все ожидали его с таким нетерпением.