12 историй о настоящей любви

– А, сантехника, – я ничегошеньки не знал о сантехнике, но все равно кивнул. Когда дело касается хорошеньких женщин, у меня правило: сначала кивай, потом задавай вопросы. – Конечно. А в чем проблема?

Выбравшись из укрытия, Оливка стала тереться о мою ногу.

– Кис-кис-кис, – умилилась девушка и, присев, почесала кошку за ушком. – Я смотрю, ты ей нравишься.

Я сделал в уме отметку: дать Оливке вечером побольше еды. Если ухоженная трехцветная кошка трется о твои ноги, вряд ли кто-нибудь примет тебя за преступника.

– Да, мы буквально сроднились за эти сутки, – ответил я. – Как подумаю, что придется расставаться, на душе так тоскливо.

– Моя милая, моя хорошая, – ворковала девушка тем странным голоском, которым женщины разговаривают только с животными и маленькими детьми. Она гладила кошку по спинке, а я тем временем рассматривал ее саму. Старая ношеная толстовка, рваные джинсы и угги, но все равно было видно, что она из богатеньких. И это давало ей особую власть надо мной, природу которой мне было не понять, как ни старайся.

Девушка поднялась, наши глаза встретились – и тут у меня в животе заурчало так громко, что пришлось согнуться, притворяясь, будто я закашлялся.

– Что с тобой? – спросила она.

– Все нормально. Ох. Прости.

– Ладно. Так вот, у меня там, наверху, небольшая катастрофа. Пытаюсь открыть воду в душе – и ничего. Совсем, ни капельки. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

– Немного.

Вранье!

– Хочешь, посмотрю?

– Если не трудно.

– Погоди, я только ключи возьму.

Я кинулся обратно в гостиную Майка, на ходу пытаясь вспомнить, как мой старик чинил трубы на кухне с помощью своего верного гаечного ключа. В памяти отчетливо всплывала картинка: отец лежит на спине, наполовину скрывшись под раковиной, и что-то вертит, а вокруг раздается металлический лязг.

И почему только я не смотрел внимательнее?

Ненастоящий Эспиноза

В квартире пахло томатным соусом, чесночным хлебом и пармезаном. Пока девушка вела меня через кухню, я чуть не залил пол слюной. Может, стоило остаться у Майка? Там было проще убедить себя, что весь Бруклин строго соблюдает Рождественский пост.

– Кстати, я Хейли.

– Шай, – отозвался я.

Она бросила на меня взгляд:

– В смысле, Ш-А-Й?

– Именно.

С тех пор как я приехал в Нью-Йорк, этот разговор повторялся уже не одну дюжину раз. Странное дело. Дома мое имя не вызывало никаких вопросов.

Хейли пожала плечами, и мы обменялись неловким рукопожатием на ходу. Она остановилась перед ванной и жестом пригласила войти.

– Вот, видишь. И у моей соседки с душем такая же ерунда.

В ванной пахло душистым мылом, а на стене висел плакат в рамке: парочка, целующаяся на фоне Эйфелевой башни. На полочке над раковиной были разложены косметические принадлежности, щипцы для завивки ресниц и такое маленькое круглое зеркальце, в котором мое лицо казалось в три раза шире обычного. Полотенца пастельных тонов, большое и маленькое, были аккуратно сложены рядом с занавеской в черный горох. Хейли отодвинула ее и повернула оба вентиля, но ничего не произошло.

– Видишь? – сказала она.

– Интересно, – отозвался я и потер подбородок. Снова повернул вентиль горячей воды, затем – холодной. Но вода так и не потекла. Потом сунул голову под кран в душе и заглянул в отверстие размером со спичечный коробок, делая вид, будто изучаю бог весть что.

Мой старик в общем-то гордился мной. Когда из Нью-Йоркского университета на другом конце страны позвонили и предложили оплатить мое обучение – плюс ежемесячная стипендия на текущие расходы, – он даже закатил вечеринку. Тетушки, дядья, двоюродные братья и моя тогдашняя подружка, Джессика, – все собрались, принесли с собой домашнюю еду и выпивку. Прежде чем сесть за стол, отец поднял банку «Текате»[5] и произнес короткую речь (на английском, из уважения к Джессике).

– Никогда не думал, что такое возможно, – сказал он, обводя взглядом нашу маленькую гостиную. – Один из Эспиноза – студент. Но так случилось. Поздравляю моего сына Шая!

Все чокнулись, выпили, а потом хлопали меня по плечу и говорили, что всегда верили: я совершу нечто особенное.

Но в то же время все мы знали, что я так и не умею того, что отличает всех мужчин Эспиноза: не умею работать руками. Отец пытался показать мне, как менять масло в грузовике и кровельную дранку на крутой крыше, как смолить, как чинить электропроводку, но вскоре понял: это гиблое дело. Мой единственный талант – закрашивать кружочки в чертовых тестах. И все. Видит бог, в этом я мастак.

– Может, это как-то с погодой связано, – проговорила Хейли, пока я продолжал крутить вентили. – Скажем, трубы замерзли.

– Вот об этом-то я и думал, – я поднял глаза на нее. – Скорее всего, трубы замерзли. И не хватает напора.

Секунду назад я и понятия не имел, что скажу это.

– Отлично, – горько усмехнулась она. – Душ не работает, а комендант уехал на все праздники. Придется дреды отращивать, не иначе.

– Странно, что в новом доме вдруг замерзли трубы, – сказал я.