12 месяцев. Необычные эротические приключения

– Я поняла, что я чувствую. Но говорить не буду… Потому что это интимное чувство. А картина мне нравится, она и правда на фоне остальных как-то бросается в глаза. Спасибо за урок!

Её губы озарились улыбкой, а взгляд стал тёплым и будто немного смеющимся. И это пленило меня – как оказалось, на всю жизнь.

Я спросил её:

– Хочешь, я напишу твой портрет?

– Хочу, – ответила она. – Если он не будет вторичным искусством.

– Договорились, – легкомысленно пообещал я. – Мой учитель, тот, кто написал эту картину, открыл мне секрет, как пишутся настоящие вещи: они пишутся не умом, не знанием, не умением, не опытом, а желанием. Ты должен желать эту картину, как женщину. Без желания ничего не выйдет. А у меня есть желание, у меня очень большое желание.

Я протянул ей руку – как на картине – и она положила в неё свою. Так у нас всё и началось. Мы поженились, когда мне было тридцать три, а ей двадцать два. С тех пор прошло уже больше десяти лет, но я так и не написал её портрет.

Кажется, его никто и не хотел на самом деле – ни я, ни она. Я хотел жену, которая не настолько глупа, чтобы не уметь иногда поговорить со мной об искусстве, и не настолько умна, чтобы не уметь иногда сварить борщ или не заняться сексом немедленно когда приспичит. А она хотела выйти замуж за художника – бог знает зачем.

Я думаю, мы получили друг от друга то, что хотели. Я мог своими художествами прокормить нас обоих, она же радовалась моим успехам, как будто своим. Она всегда верила в меня и мой талант. Любой, кто занимается творчеством, скажет, что о такой жене можно только мечтать.

А вот Березенюка она ненавидела. Он встречался с ней полгода до меня и даже успел намалевать её портрет в обнажённом виде. Очень жалею, что я не разбил ему тогда морду за это.

Как-то после секса мы лежали в постели, и она сказала:

– Знаешь, почему ты лучше художник, чем Березенюк? Потому что ты женщину любить умеешь. Березенюк же только выделывается, а на самом деле он слабый мужик. Секс с ним – самое мерзкое, что было в моей жизни.

– Сексуальная сила и талант – взаимосвязанные вещи, – отозвался я. – Это известная теория. На мой взгляд, она не лишена смысла. Это энергия, и она выходит из человека либо в виде половой активности, либо как-то ещё – творчеством или другим созиданием. Импотент или фригидная женщина не могут добиться ничего выдающегося.

– Правильная теория, – ответила она очень убеждённо.

Помню, эта её убеждённость меня напугала – так, как пугает любой фанатизм. Но ещё больше поразил страх самому стать когда-то импотентом – потому что тогда хоть не живи. А эта женщина, как писал Чарльз Буковски, оставит подыхать в канаве.

И вот это время настало. Я сидел на кухне и пил виски, а она ушла спать, словно чувствовала, что от меня ей как женщине больше нечего взять. Что же мне остаётся теперь? Да ничего. Канава.

Я допил и, разложив диванчик на кухне, заснул.

Одни считают, что алкоголик это тот, кто пьёт каждый день. Другие – что тот, кто если начнёт пить, то не может остановиться и пьёт до усрачки. Я же считаю, что алкоголик – это кто прикипел к алкоголю душой, это когда уже нет в жизни ничего более интересного, чем алкоголь.

На следующий день я пошёл опохмеляться в кафе «Мартиника», это в центре города, на той самой пешеходной улочке недалеко от набережной – там всегда собирался всякий творческий сброд вроде меня.

Пропустив пару кружек пива, вышел перекурить на воздух и снова увидел того негра. Он, как и вчера, играл на саксофоне. Раскачивался, хрипел грустью, рвал душу. Но возле него никого уже не было – наш народец такой: падкий на небывалое, а на бывалое не падкий. Насмотрелись и забыли.

Я подошёл и положил в его футляр от саксофона пятьсот рублей.

Он кивнул мне с благодарностью и продолжил играть, но видя, что я не собираюсь уходить, сделал паузу.

– Что, брат, всё бомжуешь? – спросил я.

– Да, брат, – усмехнулся он. – Застрял я у вас.

– Пойдём, угощу тебя пивом. Всё равно ничего не заработаешь.

Уговаривать его не пришлось. Он спокойно и послушно положил в футляр свой саксофон, и через пять минут мы сидели в «Мартинике».

– А чего в Питер не уедешь? – осведомился я. – Денег нет?

На его лице опять пробежала белозубая усмешка.

– Нет. Но в Питер я не хочу. Я хочу проехать через всю Россию, до Владивостока, а потом обратно.

– Зачем?

– Не знаю, просто хочу.

– Чудак ты. Как зовут тебя, кстати? Меня Виктор.

Принесли пиво и гренки. Он с удовольствием присосался к кружке с пивом, а потом с ещё большим удовольствием принялся за горячую, только что с огня, пахнущую чесноком закуску, промычал набитым ртом:

– Марсель.

– Имя-то нерусское у тебя. Отец назвал?

– Нет, мама. В честь отца. Так отца звали.

– Куда же он у вас делся?

– Не знаю. Уехал куда-то.

– А мама в Питере живёт?

– Мама умерла полгода назад.

Меня вдруг поразила догадка – и жалко стало парня.

– И ты эти полгода путешествуешь, да?

– Да, – ответил он, впервые без улыбки, а прямо, серьёзно взглянув мне в глаза.

– Ну, за твоё здоровье, Марсель, – я поднял свою кружку и легонько ударил ею об его кружку. – Ешь, пей, не стесняйся, сейчас ещё возьмём.