12 месяцев. Необычные эротические приключения

Мне помогла Фима. Евфимия. Бывшая монахиня, после семи лет в монастыре ушедшая в мир и повисшая так: одной ногой ещё в церкви будто бы, а другой – в обычной жизни. Монашескую жизнь она уже не вела, но и замуж тоже не выходила. Ни постов, ни молитвенных правил не соблюдала, но в церковь ходила иногда. И так во всём. Словно стояла в проёме калитки, выводящей из церковной ограды, и не решалась уйти оттуда насовсем.

Я пришла в Сретенский храм в надежде найти какую-нибудь работу или хоть какую-то помощь получить. На исповеди настоятелю рассказала то, что со мной произошло.

Он, хмуро выслушав, спросил:

– Мужской половой орган сосала?

– Да, – ответила я, покаянно склонив голову.

– В задний проход имела сношения?

– Этого не было, батюшка…

– А блудные мысли об этом были?

– Были.

– Были блудные мысли о совокуплении с несколькими мужчинами?

– Да, – ещё ниже и покаяннее склонила голову я.

– Прости нас, милосердный Господи, – масленым голосом произнёс он и накинул мне на голову епитрахиль.

Пробубнив разрешительную молитву, добавил:

– Кайся сугубо. Жена священника не только себя и мужа порочит, а также и саму церковь. Аборт нельзя. Всё, целуй крест и Евангелие.

И отпустил. Ни с чем.

Так мне обидно стало от этой «исповеди», что я вышла из церкви и заревела в голос. Как в душу мне плюнул тот поп: «сосала», «задний проход» и то, что никому. А кто он такой? Кто ему дал право так говорить о женском, о том, что личное, живое, о том, что не его собачье дело?! И при этом никак не помочь. Врач раздевает тебя и осматривает, но он делает что-то, лечит или пытается лечить, а этот – ровным счётом ничего. Продавец ни-че-го.

Ко мне подошла женщина лет сорока – худенькая, темноволосая, со старомодной причёсочкой; выражение лица печально-сосредоточенное, какое бывает у людей с «жизненным опытом». В длинной юбке, свойственной всем церковным женщинам, но без платка.

– Девушка, что вы плачете? Вам помочь чем-то?.. – с теплотой, мягко, спросила она.

– Да чем вы можете помочь-то?.. – в сердцах отмахнулась я.

Но всё же поговорили. Она не уходит, слушает меня, а я ей всё, что было на душе, всё как есть, без утайки, как сестре родной. Вот это настоящая исповедь была. И сразу легче стало.

Фима снимала квартиру-однушку у какой-то православной бабули, а работала в иконной лавке. За прилавком. Но и сама писала иконы. Дорогое ремесло, денег же всё равно не хватало. В общем, я ей кстати пришлась. И по квартире, и по работе. Взяла меня к себе и так устроила мою жизнь.

С абортом тоже она помогла. Без лишних слов и нравоучений этих православных, просто была рядом, когда надо. Я не могла иметь того ребёнка – нельзя человеку так приходить в этот мир. Жалко, но нельзя. Котят, пока у них глазки ещё закрыты, тоже не так просто топят. Точно не из-за нелюбви к ним и не из-за жестокости. Если вдуматься, как раз наоборот.

Я всё хотела нащупать под ногами что-то твёрдое, основательное. И никак не могла. Когда делаешь тот роковой шаг в пропасть, думаешь, что это либо убьёт тебя, и всё закончится, либо хотя бы обретёшь дно. На деле – дна нет, ты просто летишь и летишь в бездонность, всё глубже и глубже.

Фима познакомила меня с отцом Лукой – её давним приятелем по какому-то их общему прошлому: они то ли где-то учились вместе, то ли ещё что. Он жил в другом городе, а в наш приезжал по церковным делам. На пару дней. И часто останавливался у Фимы.

Отец Лука был из так называемых «учёных» монахов. Преподавал в духовных учебных заведениях богословские предметы, писал какие-то книги на религиозную тему. Вальяжный такой мужчина, статный, холёный, от него всегда пахло приятными мужскими духами. Сидит, разговаривает с Фимой о Боге, слегка поглаживает свою длинную, волосинка к волосинке вычесанную бороду и пахнет. Выпьет триста коньяку и идёт спать.

Фима очень любила, когда он приезжал, но «за глаза» называла его «отец Лукавый». За высокими беседами они засиживались далеко за полночь и на следующий день дрыхли до обеда. Однако эта умственная болтовня – то единственное, что их связывало. Ничего больше. И я считала, что прозвище «отец Лукавый» – всего лишь добродушный православный юмор.

Однажды он приехал, когда Фимы не было. Иногда она с иконами ездила в Москву и там кому-то продавала их. Так вышло и на этот раз.

– А Фимы нет, – сказала я ему.

– Я знаю, – спокойно ответил он. – Я ей звонил, и она позволила мне переночевать у вас. Если вы не против, конечно.

– Хорошо… Не против…

Мне этого не очень хотелось и прежде всего потому, что от него на нас с Фимой всегда сваливалась куча хлопот и неудобств. А тут я одна – мне не хотелось обременяться, я бы лучше отдохнула перед телевизором. Но как откажешь? Ему нельзя было отказывать. Его можно было только ублажать.

Мы сидели на кухне. Уже перевалило за полночь. Он пил коньяк, а я чай. И коньяк время от времени тоже. Ему трудно было противостоять. Его слова, движения, напор – всё подавляло, всё авторитетствовало и властвовало безгранично. Я была просто тупицей, призванной смотреть ему в рот.

А потом он вдруг замолчал, переменился в лице и спросил: