12 месяцев. Необычные эротические приключения

– Она очень красивая… У неё глубокие тёмно-карие глаза, взгляд тёплый, ласковый, немного игривый, смешливый, что ли… Ресницы чёрные, из-за чего такая… вроде… жгучесть в глазах искрится. А волосы, напротив, светлые, прямые, с кудряшками на концах… Чёлка спадает на лоб… Между бровей две чёрточки, это от того, что хмурится… или думает много… Носик маленький, чуть вздёрнутый. Губы полные, чувственные, улыбчивые. Когда она улыбается, то видны сильные, белые зубы. Ямочка на подбородке…

Чем больше я говорил, тем больше входил во вкус. Генрих очень внимательно слушал меня. А Ксения с улыбкой закрыла глаза.

– Лицо немного вытянутое, чётко выражены скулы, а щёки впали немножко… В ушах серьги кольцами, они ей очень идут. Кожа на шее на вид очень нежная… слегка трепещет во впадинке у основания, а на теле то словно бархатная, то ерошится пупырышками… Это либо от холода, либо от того, что называется возбуждением…

– Это не от холода, – подала голос Ксения.

– …особенно на руках. Пальцы на руках тонкие, женственные… на мизинце правой руки шрамик небольшой…

Ксения засмеялась.

– Собака в детстве цапнула!..

– Грудь и не маленькая, и не большая, на левой… около соска… родинка, тёмная и крупная. Соски сильные, выглядят твёрдо, будто кнопка на дверном звонке. Даже хочется позвонить…

– Ну, позвони, – Ксения открыла глаза и перестала улыбаться.

Я аккуратно нажал на ближний сосок – «позвонил». Твёрдый. И затем провёл рукой по животу, остановившись в самом низу, возле полоски интимных волос.

Ксения раздвинула ноги, чтобы я мог лучше видеть её «там». Она сделала это непринуждённо и совершенно без стыда, так просто, как если бы показала мне свою ладонь, а не…

– Мне трудно говорить об этом…

Я на мгновение отвёл глаза и помолчал, собираясь с мыслями.

– Никогда не видел это вот так. И, пожалуй, не смогу описать так же, как всё остальное. Но позвольте мне сказать иначе. В общем, что ли… Я вижу женское место. То, что открывает человеку этот мир. То, чего этот мир одновременно и стыдится, и боготворит. Презирает и вожделеет. То, что приносит жизнь и любовь. То, из-за чего убивают и идут на смерть. Я думаю, это самое ужасное и самое прекрасное место человечества…

– Хорошо, – остановил меня Генрих. – В целом, ты справился. А теперь действуй.

– Как? – спросил я его.

Но он мне не ответил. Возникла неловкая пауза, которую сняла Ксения.

– Так, как ты этого хочешь.

– Тогда… можно я потрогаю вас?

– Да, трогай, – и она опять закрыла глаза.

Я, волнуясь и боясь собственной наглости, слегка прикоснулся к кучерявинкам интимных волос, пробежал указательным пальцем по кромке половых губ, – добавив к указательному средний, медленно раздвинул их и двумя пальцами погрузился во влажное лоно. Ксения вздрогнула. И вдруг я, сам того от себя не ожидая, опустился на колени и со страстью поцеловал её туда. Там она была нежна, как кожица нектарина, горяча и солоновата, как слеза, и пахла свежестью талого январского снега.

Генрих встал и отошёл к окну. Открыл форточку. Закурил, молча поглядывая на меня.

Я тоже встал, снял брюки и трусы, надел презерватив и овладел его женой. Она всё это время казалась мне неподвижной и немой – и только в самом конце, когда меня сотрясла хлынувшая струя семени, точно ожила.

– Всё хорошо, – улыбнулась она. – В следующий раз не торопись, Ян. Будет ещё лучше. А пока полежи рядом со мной.

Я лёг рядом с ней, и мы просто лежали вот так, на спине, плечо к плечу, до того, как ко мне вновь не пришло крепкое желание. Увидев это, она перевернулась на живот.

– Теперь сделай это так, как хочу я.

Генрих вернулся на стул и взял её за руку, чуть сжав её пальцы. А мне сказал тихо, но уверенно:

– Действуй.

Я скинул старую резинку, надел новую и вошёл в его жену сзади, стараясь двигаться медленно и нежно, как она попросила. Но страсть, словно набегающая на песчаный берег вода, волна за волной, делала мои движения всё более быстрыми, более настырными, более агрессивными. И я отдался её напору. Волны превратились в толчки, а потом в удары и еле различимый стон, и в нём мне вроде бы снова почудились те самые непонятные слова, точно заунывная монотонная молитва.

Я хотел видеть глаза Ксении, я – насколько мог – заглядывал в них, но её взор был обращён к Генриху. А взор Генриха к ней. Они смотрели друг на друга, будто они только вдвоём, а меня нет. Я чувствовал их общий, единый взгляд, он был такой… чистый – ясный и спокойный – каким бывает сияние солнца на закате, что меня почему-то охватила досада.

«Это же грязь, грязь, грязь! – свирепствовали мои мысли. – Как они могут делать вид, что её нет, что всё это чисто? То, что грязно, не может быть чистым, не может и никогда не будет!».