12 проявлений учителя

Он шел, спотыкаясь и падая, и с трудом волочил за собой тяжелый крест. Я понял, что солдаты уже поиздевались над ним. Судя по шатающейся походке, его хорошенько отдубасили. На его голову какой-то шутник надел колючий венец, символизирующий его царское происхождение. Шипы терна раздирали кожу, и по лбу катились струи пота и крови, из-за которых я не мог хорошо рассмотреть черты его лица.

Стоило ему появиться, как толпа загудела.

– Спасал других, царь иудеев? – насмешливо кричали мои собратья. – Так, может, спасешь себя?

Кто-то весело улюлюкал. А кто-то злорадно выкрикивал:

– Ты обещал воздвигнуть храм за три дня, так яви же чудо! Спаси самого себя!

Увидев, что самозванец из Назарета приближается, я почувствовал, как закипела моя кровь. И вновь я пережил все свое горе, начавшееся с той самой минуты, когда я впервые узнал, что мой сын отверг учение предков и стал его последователем. Голос Алтера, отрекавшегося от любящих родителей, еще звучал в моих ушах. Я был жутко зол на этого падающего, окровавленного человека.

С презрением я вглядывался в его лицо. К моему удивлению, несмотря на жалкое состояние, он выглядел благородно. Хотя его походка была нетвердой, и он сгибался под тяжестью креста, все же от него исходила странная сила, притягивавшая к нему взгляды, как магнит.

В отличие от меня, Рами всегда была эмоциональной и не умела сдерживать своих чувств. Стоило ей увидеть человека, отнявшего у нее сына, как она начала кричать, осыпая его проклятиями. Когда он приблизился, она вытянула шею и подобно остальным смачно плюнула в его сторону. Ее плевок попал на его залитую кровью руку, и он поднял на нее свой взгляд. Я пристально наблюдал за ним. И меня поразило, что в эту секунду его бездонные черные глаза озарились, словно он узнал ее. Его взгляд с добротой скользнул по ее локтям и ногам, словно он радовался, что она смогла добраться до этого места. В его взгляде из–под слипшихся от крови волос было столько любви и сострадания, что я изумился. Тело Рами, плотно прижатой ко мне толпой, сильно задрожало. Она оперлась на меня рукой. Проклятье застыло на ее губах. Человек из Назарета споткнулся и пошел дальше под неистовые крики толпы.

Пальцы Рами больно впились мне в запястье, и я, очнувшись, посмотрел на нее.

– Он узнал меня, – медленно прошептала Рами.

В ее глазах стояли ужас и раскаяние. В эту минуту мы почувствовали странную перемену в своих сердцах. Большинство улюлюкавших и насмехавшихся над ним, были те, которых, как и Рами, он исцелил. Тогда почему же на его бледном лице нет и тени гнева или ненависти за эту очевидную черную неблагодарность? Я ожидал увидеть его гордым и надменным или злобным и испуганным. Но этот полный внутренней силы, любви и сострадания взгляд… Словно, не он, поруганный и замученный, идет на казнь, а мы испытываем нечеловеческие страдания.

В моем сердце началась борьба. Один голос внутри него – голос оскорбленного отца и фарисея – с гневом кричал: «Поделом ему!». Но другой голос тихо вопрошал: «Может ли преступник вести себя так странно? Возможно, он и в самом деле праведный человек?»

Чтобы разобраться в этом, я, расталкивая толпу, двинулся следом за назаретянином. Я хотел посмотреть, что же будет дальше. Рами, вцепившись в мою одежду, проталкивалась следом. В какую-то минуту она сквозь шум прокричала мне в ухо:

– А что, если он пророк? Что, если Господь спасет его и покарает нас?

Я ничего не ответил, продолжая проталкиваться дальше.

Наконец назаретянин добрался до вершины горы. Солдаты сняли с него крест и вбили его в землю. Солнце стояло высоко, ярко освещая все подробности этой сцены. Задумавшись над словами жены, я осторожно отступил назад. А вдруг и в самом деле произойдет чудо, и Господь спасет его от гибели?

Но ничего не произошло. Установив крест, солдаты подняли и подвязали назаретянина. Один из них раскрыл его ладонь и начал вбивать в нее гвоздь. Лицо назаретянина исказила гримаса страдания. Кровь струями лилась из его рук, а тело корчилось от боли. Несмотря на всю тяжесть происходящего, я почувствовал некое спокойствие. Раз небо не разверзлось и оттуда не раздался грозный голос, значит, назаретянин вправду был преступником, заслуживавшим наказание. Мне стало легче.

Но в ту минуту, когда я начал расслабляться, назаретянин открыл залитые кровью глаза и обвел нас всех блуждающим взглядом. Усилием воли он открыл рот. Я подумал, что сейчас, испытывая нестерпимую боль, он проклянет всех тех, кто такой неблагодарностью ответил на его исцеления и чудеса.

Однако слова, которые слетели с его губ, заставили меня содрогнуться.

– О Отец! – взмолился он. – Прости их! Они не ведают, что творят[48]…