Аркадина.
Мопассан «На воде», милочка. (Читает несколько строк про себя.) Ну, дальше неинтересно и неверно. (Закрывает книгу.) Непокойна у меня душа. Скажите, что с моим сыном? Отчего он так скучен и суров? Он целые дни проводит на озере, и я его почти совсем не вижу.Маша.
У него нехорошо на душе (Нине, робко.) Прошу вас, прочтите из его пьесы!Нина
(пожав плечами). Вы хотите? Это так неинтересно!Маша
(сдерживая восторг). Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него горят и лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный голос; а манеры, как у поэта.
Слышно, как храпит Сорин.
Дорн.
Спокойной ночи!Аркадина.
Петруша!Сорин.
А?Аркадина.
Ты спишь?Сорин.
Нисколько.
Пауза.
Аркадина.
Ты не лечишься, а это нехорошо, брат.Сорин.
Я рад бы лечиться, да вот доктор не хочет.Дорн.
Лечиться в шестьдесят лет!Сорин.
И в шестьдесят лет жить хочется.Дорн
(досадливо). Э! Ну, принимайте вылериановые капли.Аркадина.
Мне кажется, ему хорошо бы поехать куда-нибудь на воды.Дорн.
Что ж? Можно поехать. Можно и не поехать.Аркадина.
Вот и пойми.Дорн.
И понимать нечего. Все ясно.
Пауза.
Медведенко.
Петру Николаевичу следовало бы бросить курить.Сорин.
Пустяки.Дорн.
Нет, не пустяки. Вино и табак обезличивают. После сигары или рюмки водки вы уже не Петр Николаевич, а Петр Николаевич плюс еще кто-то; у вас расплывается ваше я, и вы уже относитесь к самому себе, как к третьему лицу – он.Сорин
(смеется). Вам хорошо рассуждать. Вы пожили на своем веку, а я? Я прослужил по судебному ведомству 28 лет, но еще не жил, ничего не испытал в конце концов и понятная вещь, жить мне очень хочется. Вы сыты и равнодушны, и потому имеете наклонность к философии, я же хочу жить и потому пью за обедом херес и курю сигары и все. Вот и все.Дорн.
Надо относиться к жизни серьезно, а лечиться в шестьдесят лет, жалеть, что в молодости мало наслаждался, это, извините, легкомыслие.Маша
(встает). Завтракать пора, должно быть. (Идет ленивою, вялою походкой.) Ногу отсидела… (Уходит.)Дорн.
Пойдет и перед завтраком две рюмочки пропустит.Сорин.
Личного счастья нет у бедняжки.Дорн.
Пустое, ваше превосходительство.Сорин.
Вы рассуждаете, как сытый человек.Аркадина.
Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки! Жарко, тихо, никто ничего не делает, все философствуют… Хорошо с вами, друзья, приятно вас слушать, но… сидеть у себя в номере и учить роль – куда лучше!Нина
(восторженно). Хорошо! Я понимаю вас.Сорин.
Конечно, в городе лучше. Сидишь в своем кабинете, лакей никого не впускает без доклада, телефон… на улице извозчики и все…Дорн
(напевает). «Расскажите вы ей, цветы мои…»
Входит Шамраев, за ним Полина Андреевна.
Шамраев.
Вот и наши. Добрый день! (Целует руку у Аркадиной, потом у Нины.) Весьма рад видеть вас в добром здоровье. (Аркадиной.) Жена говорит, что вы собираетесь сегодня ехать с нею вместе в город. Это правда?Аркадина.
Да, мы собираемся.Шамраев.
Гм… Это великолепно, но на чем же вы поедете, многоуважаемая? Сегодня у нас возят рожь, все работники заняты. А на каких лошадях, извольте вас спросить?Аркадина.
На каких? Почем я знаю – на каких!Сорин.
У нас же выездные есть.Шамраев
(волнуясь). Выездные? А где я возьму хомуты? Где я возьму хомуты? Это удивительно! Это непостижимо! Высокоуважаемая! Извините, я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни, но лошадей я вам не могу дать!Аркадина.
Но если я должна ехать? Странное дело!Шамраев.
Многоуважаемая! Вы не знаете, что значит хозяйство!Аркадина
(вспылив). Это старая история! В таком случае я сегодня же уезжаю в Москву. Прикажите нанять для меня лошадей в деревне, а то я уйду на станцию пешком!Шамраев
(вспылив). В таком случае я отказываюсь от места! Ищите себе другого управляющего (Уходит.)Аркадина.
Каждое лето так, каждое лето меня здесь оскорбляют! Нога моя здесь больше не будет!
Уходит влево, где предполагается купальня; через минуту видно, как она проходит в дом; за нею идет Тригорин с удочками и с ведром.)
Сорин
(вспылив). Это нахальство! Это черт знает что такое! Мне это надоело в конце концов. Сейчас же подать сюда всех лошадей!Нина
(Полине Андреевне). Отказать Ирине Николаевне, знаменитой артистке! Разве всякое желание ее, даже каприз, не важнее вашего хозяйства? Просто невероятно!