12 Жизнеописаний

Сандро был человек очень приятный и любил пошутить с учениками и друзьями. По этому поводу, как рассказывают, что один его ученик, именем Бьяджо, сделал для продажи тондо, в точности сходное с вышеописанным. Сандро продал его одному гражданину за шесть флоринов золотом, подошел к Биаджо и сказал ему: «Я, наконец, продал твою картину; поэтому, сегодня же повесь ее, пожалуйста, повыше: вид ее от этого выиграет, а завтра утром пойди на дом к этому гражданину и приведи его сюда, чтобы он увидал ее в самом лучшем положении и на своем месте; тогда и получишь деньги». – «О, как хорошо вы сделали,

учитель», – сказал Биаджо, а затем пошел в мастерскую, поместил тондо достаточно высоко и отправился. Между тем Сандро и Якопо – другой его ученик – вырезали из картона восемь капюшонов, таких, какие носят граждане, и белым воском прикрепили их над головами восьми ангелов, которые на этой картине были изображены вокруг Мадонны. Наступило утро – и вот идет Биаджо вместе с гражданином, купившим эту картину, который знал, что готовится шутка. Входят они в мастерскую, Биаджо поднимает глаза и видит свою Мадонну не среди ангелов, а среди флорентийской синьории, заседающей в этих капюшонах. Он чуть было не закричал и хотел извиниться перед покупщиком; но, видя, что тот молчит и даже еще хвалит картину, удержался. Наконец Биаджо отправился домой вместе с гражданином и получил в оплату шесть флоринов, за которые учитель продал картину; потом он вернулся в мастерскую, как раз когда Сандро и Якопо успели убрать картонные капюшоны, и увидел, что его ангелы – ангелы, а не горожане в капюшонах. Тут он остолбенел от изумления и не знал, что подумать. В конце концов он повернулся к Сандро и сказал: «Учитель, не знаю: сон ли мне снился, или все это правда. У этих ангелов, когда я пришел сюда, оказались на головах красные капюшоны, а теперь их нет: что все это означает?» – «У тебя помутилось в голове», – отвечал Сандро. – Эти деньги сбили тебя с толку. Если бы это случилось на самом деле, неужели ты думаешь, что этот гражданин купил бы картину?» – «В самом деле», – согласился Биаджо, – ведь он мне ничего не сказал; а все-таки странная вещь мне привиделась». В заключение все остальные ученики окружили его и столько ему наговорили, что он поверил, будто у него действительно было помрачение ума ²⁸.

Однажды рядом с Сандро поселился суконщик и поставил у себя целых восемь станков, которые во время работы шумом подножек и стуком ящиков, но только оглушали бедного Сандро, но сотрясали весь дом, так что стены ходили ходуном. И из-за того, и из-за другого ему невозможно было ни работать, ни вообще оставаться в доме. Он несколько раз просил соседа как-нибудь устранить это беспокойство, но тот отвечал, что он волен делать у себя дома все, что ему заблагорассудится. Тогда Сандро рассердился и на своей стене, которая была повыше соседской и не очень крепка, взгромоздил огромнейший камень, величиной с целый возище, приведя его в положение неустойчивого равновесия, так что казалось – вот только чуть дрогнет стена, и он свалится и сотрет в порошок и крышу, и потолок, и сукна, и станки соседа. Тот перепугался такой страшной опасности и уже сам теперь прибежал к Сандро, но получил ответ своими же словами: что, мол, он волен делать у себя дома все, что ему заблагорассудится. Не добившись другого исхода, он был вынужден пойти на благоразумное соглашение и обходиться с Сандро по-добрососедски.

Еще рассказывают, что Сандро, шутки ради, обвинил перед викарием одного своего приятеля в ереси, а тот явился и спросил, кто его обвиняет и в чем. Когда ему сказали, что это Сандро, который говорил, будто он придерживается мнения эпикурейцев, что душа умирает вместе с телом, то он потребовал очной ставки с обвинителем перед судьей. Когда Сандро явился, он сказал: «Я действительно такого мнения относительно души Сандро, потому что он животное. Сверх того, не кажется ли вам, что он еретик, потому что, не учась и едва умея читать, он комментирует Данте и упоминает имя его всуе». Еще рассказывают, что он любил свыше всякой меры всех занимающихся искусством, кого только знал, и очень заботился них; но неумение устраивать свои дела и беспечность погубили его. Под конец он сделался стар и беспомощен, ходил с двумя клюками, потому что не мог выпрямиться, и умер от болезни и дряхлости, дожив до семидесяти восьми лет, и был погребен в церкви Оньиссанти во Флоренции в 1515 году ²⁹.