«1212» передает

Сильвио рассказал, как одного известного физика коллеги по несчастью каждое утро выводили на поверку под руки, лишь бы только он не оказался в числе последних.

Для написания доклада Сильвио была дана неделя, и теперь я встречал его только в столовой. Выглядел он очень бледным и усталым, ни с кем не разговаривал и один уходил в парк. Он явно избегал даже меня. Нам всем не хватало бодрого насмешливого Сильвио.

Потом случилось то, что еще больше испортило наше настроение.

Однажды после полуночи, когда мы все сидели в операторской и ждали последних известий, пришло сообщение о смерти Рузвельта. Теперь, когда не было в живых президента, я вдруг понял, что этот парализованный человек из Вашингтона был для меня единственным противовесом всему непонятному и неудобоваримому. Многочисленные переплетения американской и немецкой промышленности и странные функции «1212»? Отказ от денацификации в занятых нами районах и коррупция? Спекуляция горючим и Аахен? Рузвельт всегда собирал вокруг себя хороших людей. Он был гуманист и ради человечности шел на многие компромиссы…

Полковник приказал нам выбросить из передачи все скандальные истории и оставить только фронтовые новости и некролог, который должен быть написан в духе радиостанции «1212». Я и Оскар сочинили этот некролог, а Тони записал его на пленку.

Потом мы все сидели в холле, озабоченные и печальные, и говорили о том, что нас ждет в будущем. Всем было жаль, что президент не дожил до конца войны.

На пороге появился один из югославов. Он дал мне знак выйти.

В кухне, закутавшись в свою неизменную серую шаль, сидела мадам Бишет. Очки ее в никелированной оправе сползли на нос. Глаза смотрели куда-то в пустоту. У обоих югославов тоже был удрученный вид. Они шепнули мне, чтобы я шел за ними. Наверху, на втором этаже, дверь в комнату Дрюза была распахнута настежь. Капитан сидел в кресле в одной ночной рубашке. У ног его валялась пустая бутылка из-под виски. Другую, тоже уже пустую, он держал в руке.

Капитан Дрюз пел. Это была избитая уличная песенка, но с новыми словами: «…наконец-то старик окочурился…»

Мы тихонько спустились вниз. В кухне я долго объяснял обоим югославам, что капитан — республиканец и что в Штатах, к сожалению, есть люди, которые не очень-то любили Рузвельта, и прежде всего за то, что он урезал некоторые их привилегии. В заключение я сказал, что это тоже — своеобразный признак демократии: каждый волен уважать или не уважать главу своего государства.

Югославы молча слушали мое объяснение. Через час, когда я уже спал, меня разбудил сильный шум. Кто-то вытащил Дрюза из комнаты, спустил его вниз по лестнице и вытолкал на улицу. С капитаном, правда, ничего серьезного не случилось: отделался несколькими легкими ушибами, — но на него натолкнулся полицейский Жерар, который как раз делал обход. Жерар попытался было внести Дрюза через черный ход, но дверь оказалась запертой, а оба югослава спали как убитые. Полицейскому ничего не оставалось, как постучать в дверь веранды, а уж тут не обошлось без шума. Но до расследования дело не дошло, и якобы по совету полковника…

С тех пор как Вальтер Шель женился, он стал очень хорошо относиться ко мне. Он утверждал, что я помог ему и морально, и во время разговора у полковника!

Разумеется, Вальтер преувеличивал мой вклад в его женитьбу, однако сам брак и влияние спокойной Рут сказались на нем положительно: Шель стал более человечным и откровенным, по крайней мере со мной.

Несколько дней спустя после смерти Рузвельта, в середине апреля, Вальтер зашел ко мне и как-то замялся, видимо, его что-то беспокоило. Наконец он положил мне на стол несколько исписанных мелким почерком листов бумаги.

— Никому не показывай, — загадочно сказал он мне. — Через полчаса я заберу у тебя это. Прочти быстро!

Вальтер впервые оказывал мне такое доверие. До сих пор он очень и очень осторожно обращался со всеми секретными документами.

Это был доклад Сильвио. Но ведь Сильвио обо всем этом уже сообщал мне!

— Прочти! — бросил многозначительно Вальтер и исчез.

И действительно, то, что я прочел, казалось невероятным.

Все это написал Сильвио. Это был его стиль, а внизу стояла его собственноручная подпись.

Я читал и читал, а в душе моей все больше росло возмущение. Вскоре вернулся Вальтер.

— Майор просит все три экземпляра!

После ухода Вальтера я бросился в комнату Сильвио, но его там не было. Тони Брейер сообщил мне, что Сильвио получил отпуск в Париж и уехал в шесть утра.

Доклад Сильвио был ни больше ни меньше как сочинение о том, как группа коммунистов в Бухенвальде с ведома нацистов беззастенчиво руководила карательным полком. «Они сумели, — писал Сильвио, — устроиться на таких должностях, от которых зависело назначение на работы, и с помощью различных интриг посылали на смерть тех, кого хотели. Имеющуюся в их руках власть они использовали для того, чтобы поставить своих единомышленников по партии в более выгодное положение за счет других узников…»