Минута, другая, а он все плывет. Ни злости, ни страха больше не чувствовал, весь уйдя в сосредоточенную работу рук и ног. И все плыл, плыл.
Но вот силы как-то сразу вдруг оставили его, будто кто-то за ноги потянул ко дну.
Рука Дронова схватила его за волосы, слегка придерживая голову над водой.
Еще немного — и Сима задел ногой мягкое дно, встал на ноги, глубоко и тяжко вздохнул…
— Эй, Серафим! Мы ту-та!
— Дронов! Плохо тебе будет! — где-то близко кричали ребята, видимо, напропалую, через ивняк, продираясь к берегу.
Сима взглянул на месяц, легкой лодочкой плывущий над головой, и, не оглядываясь, грудью раздвигая уже теперь не страшную, ласковую воду, пошел к берегу, радостно и сипловато выкрикивая:
— Он здесь! Здесь он, ребята! Арестованны-ый!!
Г. Кайгородов
Перед экзаменом
Н. Чикуров
Веревка
Нынче летом нас с Аркашей Самариным колхозный пастух дядя Егор взял к себе подпасками.
Дядя Егор знаменит на всю округу. Он пасет колхозный скот и за то, что хорошо его откармливает, не раз ездил на совещания в область, а два раза — в Москву.
Аркаша так и заявил:
— Теперь мы с тобой, Митька, тоже знатные люди, потому что с самим дядей Егором скот пасем.
Он даже по этому случаю свою шевелюру подстриг под бобрик, надел солдатскую гимнастерку старшего брата и ремнем широким подпоясался. И мне сказал, чтобы я космы на голове подстриг, слюни не распускал, да и выправку солдатскую приобрел.
Но где уж мне было до Аркаши! У него отец, братья, а у меня — одна мать. У него одних штанов штук пять, а у меня — все на мне. Да и ростом Аркаша чуть не на голову меня выше, а силищи в нем!.. Куда мне со своим видом!
Больше всего на свете Аркаша любил командовать.
Прикажет дядя Егор завернуть стадо, а Аркаша уж во всю свою здоровую глотку орет:
— Митька! Чего ты расселся? Не видишь, что телят надо завернуть? А ну, марш бегом!
Побегу я, обгоню телят, весь упарюсь, пока бегаю! И он же потом меня ругает:
— Ну и тюфтя же ты, Митька! И стадо-то завернуть как следует не можешь, провозился чуть не целый час. Смотри, нагорит тебе от дяди Егора, разжалует из подпасков. Стыдобище-то будет.
Не успею я отдохнуть, а Аркаша опять уже горланит:
— Ми-итька-а-а!!! Не видишь, вон телята в овсы подались!
И опять я бегу сломя голову.
А тут как-то взяли да и вызвали дядю Егора на совещание в район. Что только было! Аркаша словно ума лишился. Весь день мне покоя не давал.
Измучился я под вечер. Подхожу, а он дрыхнет. Такая тут меня злость взяла! Разбудил я его и кричу:
— Долго ты еще филонить будешь?
Он от удивления даже с места привстал.
— Ты что это, Митька, на меня глазищи-то выставил?
— Ах ты, — говорю, — такой-сякой! Я весь упарился, а ты дрыхнешь.
— Сплю, а что? Нельзя? Кто здесь старший?
А я ему:
— Плевать мне, что ты старший. Вот узнает дядя Егор, что мы телят как следует не пасем, нагорит нам обоим.
— А что я… мы же пасем.
— Пасем! — крикнул я и силу в голосе вдруг такую почувствовал, что даже дух захватило. — А где Чернушка? — А сам все на Аркашу наступаю. В руках у меня кнутовище дяди Егора, чуть не в мой рост.
Или Аркаша моего вида испугался, или кнутовище ему слишком большим показалось, только он вдруг бросился бежать. Я ему вслед кричу:
— Чтоб Чернушка тотчас же тут была!
Чернушка — телка. Уж очень она бодливая, так и норовит кого-нибудь рогами поддеть. Сколько ни бились с ней, а толку никакого. Вот и привязали ей веревкой рога к ноге, чтобы она не бодалась. И любила еще эта Чернушка плутать. Только спусти с нее глаз — телки и след простыл. Так случилось и сегодня. Пока я отгонял от посева телят, Чернушка исчезла.
Вечерело, пора было стадо гнать домой, но Аркаша все еще не появлялся.
Телят надо было прогнать через узенький мостик у плотины, а в потемках это боязно: еще столкнут в воду друг друга. Ждать я больше не мог и погнал стадо.
Аркаша с Чернушкой нам встретились по пути. Вид у него был жалкий и измученный. Я пошел впереди стада, Аркаша остался подгонять телят. Он спешил: мы запаздывали на целый час.
Я ему несколько раз кричал, чтобы он не торопил телят, а то на мосту тесно будет. Аркаша меня не слушал. Орет на телят что есть моченьки, витнем своим хлещет — спасу нет.