«13-й апостол» Византии и Крестовые походы

Борьба между двумя могущественными фигурами достигла своего пика. И тут понтифик применил старое и испытанное оружие – он объявил интердикт по всей Германии, вследствие чего впредь до особого распоряжения папы ни в одном храме ни один священник не вправе был совершать ни мессы, ни таинств. Новорожденные младенцы оставались некрещенными, покойники – не отпетыми. Никто не мог ни исповедоваться, ни причаститься Святых Даров, ни венчаться.

Генрих IV попытался было предпринять встречные меры, но все оказалось тщетным. Созванный им 29 июня 1076 г. в Майнце Собор провалился, а рейхстаг, собравшийся в Трибурге 16 октября 1076 г., потребовал от короля подчиниться требованиям папы Григория VII. Возникла беспрецедентная в истории ситуация, грозившая полной анархией. В течение 7 дней князья Швабии и Саксонии совещались, как выправить дела в государстве. Ктото пытался вступиться за Генриха IV, но тут же находились люди, в подробностях напоминавшие образ жизни короля и порядки, царившие в его дворце. А потому большинство решило, что самое время избрать нового короля.

Как ни странно, в эту минуту спас Генриха IV его исконный враг… Гильдебранд, который в своем послании к рейхстагу советовал его членам не торопиться с низложением монарха, а если уж они решили избрать нового короля, то нужно предварительно обсудить с Римским престолом его кандидатуру. Поэтому члены рейхстага приняли половинчатое решение: не считать Генриха королем до тех пор, пока тот не покается и не будет восстановлен в Церкви папой или его легатом. По приговору рейхстага монарх должен был проживать в уединении в Швейцарии, а затем явиться на новое заседание 2 февраля 1077 г., где и будет решена его судьба189.

Разумеется, то была катастрофа… И тогда король решился на небывалый поступок. Накануне Рождества 1076 г. он вместе с женой и маленьким сыном Конрадом в сопровождении всего одного слуги направился в Каноссу, замок маркграфини Матильды Тосканской, где остановился папа по дороге на заседание рейхстага. 21 января 1077 г. Генрих IV достиг подножия горы, на которой возвышался замок, и объявил через посредника о своей готовности подчиниться папе, если тот отменит интердикт в Германии.

Но злопамятный апостолик передал, что готов простить его только в том случае, если Генрих IV добровольно сложит с себя корону и навсегда откажется от королевского достоинства. Очевидно, это условие было неприемлемо для Генриха ни при каких обстоятельствах. И тогда он нашел отчаянный и хитрый ход, добровольно наложив на себя суровое покаяние – в течение 3 дней король стоял босиком во дворе замка с непокрытой головой, одетый в грубую шерстяную рубаху. Однако и это событие не растрогало каменного сердца Гильдебранда: он согласился простить Генриха IV на короткое время – до рассмотрения его дела на рейхстаге, где сам папа выступит в качестве арбитра. До этого тот обязывался воздерживаться от выполнения обязанностей короля. Генрих IV скрипя зубами согласился190.

Впрочем, папа не удовлетворился устным покаянием, а потребовал от униженного короля письменных клятв, резко уменьшивших его властные прерогативы. В частности, король публично признавал, что свое достоинство он вернул только с согласия и разрешения понтифика, обещал впредь не общаться с людьми, анафаматствованными Римским папой (т.е. отказаться от ближайшего окружения), обязался давать понтифику отчет обо всех своих поступках, если тому вздумается потребовать этого, а также не препятствовать паломникам отправляться в Вечный город по своему желанию. Очевидно, последнее требование имело своей целью вернуть Римской курии те доходы, которых она была лишена по приказу короля, когда тот запрещал своим подданным путешествия в Вечный город191.

Однако на самом деле унижение короля не имело никакого отношения к покаянию. Это был хладнокровный маневр, целью которого являлось сохранение королевской короны. И самое печальное для Григория VII, что это он, далеко не новичок в политических интригах, и сам понимал без подсказки. Видимо, иначе он поступить не мог – наверняка, если бы папа мог не снимать с короля отлучение, то так бы и поступил. Очевидно, ситуация не допускала подобного исхода192.

Тем не менее отныне и навечно Каносса стала символом величайшего унижения монархической власти и самой идеи государства. Пожалуй, допускать этого папе не стоило – даже его ближайшие соратники посчитали, что Гильдебранд вел себя с тиранической жестокостью, а не с апостольской строгостью. Как справедливо писал один автор, «папа, безусловно, одержал моральную победу; но что толку в победе, после которой побежденный вернулся без тени смущения в свое королевство, в то время как победитель остался в тосканском замке, отрезанным от Германии»?